Неточные совпадения
Проживал там также горчайший пьяница, статский советник, бывший мировой судья, за что хитрованцы, когда-то не раз судившиеся
у него, прозвали его «цепной», намекая на то, что судьи при исполнении судебных обязанностей надевали на шею золоченую цепь.
А какие там типы были! Я знал одного из них. Он брал
у хозяина отпуск и уходил на Масленицу и Пасху в балаганы на Девичьем поле в деды-зазывалы. Ему было под сорок,
жил он с мальчиков
у одного хозяина. Звали его Ефим Макариевич. Не Макарыч, а из почтения — Макариевич.
В это время он женился на дочери содержателя меблированных комнат, с которой он познакомился
у своей сестры, а сестра
жила с его отцом в доме, купленном для нее на Тверском бульваре.
Эти две различные по духу и по виду партии далеко держались друг от друга.
У бедноты не было знакомств, им некуда было пойти, да и не в чем. Ютились по углам, по комнаткам, а собирались погулять в самых дешевых трактирах. Излюбленный трактир был
у них неподалеку от училища, в одноэтажном домике на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще трактир «Колокола» на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие по церквам. Все
жили по-товарищески:
у кого заведется рублишко, тот и угощает.
Кучер служил
у какой-то княгини и, узнав, что Жукову негде
жить, приютил его в своей комнатке, при конюшне.
Уже в конце восьмидесятых годов он появился в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того, писал в «Русской мысли». В Москве ему
жить было рискованно, и он ютился по маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал в Москву, останавливаясь
у друзей. В редакции, кроме самых близких людей, мало кто знал его прошлое, но с друзьями он делился своими воспоминаниями.
Англичанин скандалил и доказывал, что это его собственный дом, что он купил его
у владельца, дворянина Шпейера, за 100 тысяч рублей со всем инвентарем и приехал в нем
жить.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры
жили весело.
У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
В письме к П. В. Нащокину А. С. Пушкин 20 января 1835 года пишет: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Емелька Пугачев оброчный мой мужик… Денег он мне принес довольно, но как около двух лет
жил я в долг, то ничего и не остается
у меня за пазухой и все идет на расплату».
Вася, еще когда служил со мной
у Бренко, рассказывал, что в шестидесятых годах в Питере действительно существовал такой клуб, что он сам бывал в нем и что он
жил в доме в Эртелевом переулке, где бывали заседания этого клуба.
Последние годы жизни он провел в странноприимном доме Шереметева, на Сухаревской площади, где
у него была комната. В ней он
жил по зимам, а летом — в Кускове, где Шереметев отдал в его распоряжение «Голландский домик».
И купечество и братство валом валило в новый трактир. Особенно бойко торговля шла с августа, когда помещики со всей России везли детей учиться в Москву в учебные заведения и когда установилась традиция — пообедать с детьми
у Тестова или в «Саратове»
у Дубровина… откуда «
жить пошла» со своим хором знаменитая «Анна Захаровна», потом блиставшая
у «Яра».
Приехал он еще в молодости в деревню на побывку к жене, привез гостинцев. Жена
жила в хате одна и кормила небольшого поросенка. На несчастье, когда муж постучался,
у жены в гостях был любовник. Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила мужа и не знает, как быть. Тогда она отворила дверь, выгнала поросенка в сени, из сеней на улицу да и закричала мужу...
Я
жил некоторое время в номерах «Англия» и бывал
у него ежедневно.
Неточные совпадения
И я теперь
живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой начать, — думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные //
У нас труду не учатся. //
У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, //
Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
Так вот, друзья, и
жили мы, // Как
у Христа за пазухой, // И знали мы почет.
У нас они венчалися, //
У нас крестили детушек, // К нам приходили каяться, // Мы отпевали их, // А если и случалося, // Что
жил помещик в городе, // Так умирать наверное // В деревню приезжал.
Коли окажется, // Что счастливо
живешь, //
У нас ведро готовое: