— Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте и мне с своей стороны разъяснить, что я
живу у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь, с самого начала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
Неточные совпадения
Проживаем же теперь в угле,
у хозяйки Амалии Федоровны Липпевехзель, а чем
живем и чем платим, не ведаю.
А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна
у ней на щеках выступают, — что в болезни этой и всегда бывает: «
Живешь, дескать, ты, дармоедка,
у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки не видят!
Живет же на квартире
у портного Капернаумова, квартиру
у них снимает, а Капернаумов хром и косноязычен, и все многочисленнейшее семейство его тоже косноязычное.
Потом тотчас больница (и это всегда
у тех, которые
у матерей
живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там… а там опять больница… вино… кабаки… и еще больница… года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с…
— Я Родион Романыч Раскольников, бывший студент, а
живу в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать.
У дворника спроси… меня знает. — Раскольников проговорил все это как-то лениво и задумчиво, не оборачиваясь и пристально смотря на потемневшую улицу.
— Ты не поверишь, ты и вообразить себе не можешь, Поленька, — говорила она, ходя по комнате, — до какой степени мы весело и пышно
жили в доме
у папеньки и как этот пьяница погубил меня и вас всех погубит!
— Помилуйте, да вы деньги можете с них спросить за статью! Какой, однако ж,
у вас характер!
Живете так уединенно, что таких вещей, до вас прямо касающихся, не ведаете. Это ведь факт-с.
— Нет, нет, не совсем потому, — ответил Порфирий. — Все дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны
жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так
у вас, кажется, если только не ошибаюсь?
— Да вот какой-то спрашивал, здесь ли студент
живет, вас называл,
у кого
проживаете. Вы тут сошли, я показал, а он и пошел. Вишь ведь.
У ней
жила дальняя родственница, племянница кажется, глухонемая, девочка лет пятнадцати и даже четырнадцати, которую эта Ресслих беспредельно ненавидела и каждым куском попрекала; даже бесчеловечно била.
Вот в чем дело: есть
у меня дядя (я вас познакомлю; прескладной и препочтенный старичонка!), а
у этого дяди есть тысяча рублей капиталу, а сам
живет пенсионом и не нуждается.
Я пришла тогда, — продолжала она, плача, — а покойник и говорит: «прочти мне, говорит, Соня,
у меня голова что-то болит, прочти мне… вот книжка», — какая-то книжка
у него,
у Андрея Семеныча достал,
у Лебезятникова, тут
живет, он такие смешные книжки всё доставал.
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова
у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что
у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже
жить не может… О господи!»
Вот
у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то написала матери и отцу, что не хочет
жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить, написать мягче.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и
проживали всего только недели с две в нумерах
у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Полячок, впрочем, привел с собою еще каких-то двух других полячков, которые вовсе никогда и не
жили у Амалии Ивановны и которых никто до сих пор в нумерах не видал.
Но этого уже не могла вытерпеть Катерина Ивановна и немедленно, во всеуслышание, «отчеканила», что
у Амалии Ивановны, может, никогда и фатера-то не было, а что просто Амалия Ивановна — петербургская пьяная чухонка и, наверно, где-нибудь прежде в кухарках
жила, а пожалуй, и того хуже.
— Так вот ты как
живешь, Соня! Ни разу-то я
у тебя не была… привелось…
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги
у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину ли, в самом деле,
жить и делать мерзости, или ей умирать?». И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет…».
Я семь лет
прожил в деревне
у Марфы Петровны, а потому, набросившись теперь на умного человека, как вы, — на умного и в высшей степени любопытного, просто рад поболтать, да, кроме того, выпил эти полстакана вина и уже капельку в голову ударило.
Рассчитывая, что Авдотья Романовна, в сущности, ведь нищая (ах, извините, я не то хотел… но ведь не все ли равно, если выражается то же понятие?), одним словом,
живет трудами рук своих, что
у ней на содержании и мать и вы (ах, черт, опять морщитесь…), я и решился предложить ей все мои деньги (тысяч до тридцати я мог и тогда осуществить) с тем, чтоб она бежала со мной хоть сюда, в Петербург.
Вот эту самую Ресслих,
у которой я теперь
живу, а?
Сама бывшая хозяйка его, мать умершей невесты Раскольникова, вдова Зарницына, засвидетельствовала тоже, что, когда они еще
жили в другом доме,
у Пяти Углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из одной квартиры, уже загоревшейся, двух маленьких детей и был при этом обожжен.