Я мог бегать неутомимо, а быстро ездил только на пожарном обозе, что было мне разрешено брандмайором, полковником С.А. Потехиным, карточку которого с надписью берегу до сего времени: «Корреспонденту В.А. Гиляровскому разрешаю ездить на пожарном обозе». Кроме меня,
этим же правом в Москве пользовался еще один человек — это корреспондент «Московского листка», поступивший после меня, А.А. Брайковский, специальность которого была только отчеты о пожарах.
Это же было и с его предшественником, другим Тимофеевичем, Ермаком. Ермак — прозвание, его имя было Ермил. «Атаманом быть Ермилу Тимофеевичу», — поют в одной песне. В другой Ермак о себе: «Я шатался, мотался, Ермил, разбивал я, Ермил, бусы-корабли». Это было в донской его период, а потом, когда он на Волге и в Сибири прославился, — из Ермила стал Ермаком. На Дону и на низовьях Волги это было особенно в моде.
Позднее я узнал, что это один из ростовщиков популярного антрепренера М.В. Лентовского. Он держал для видимости довольно приличный винный погребок и гастрономический магазин, а на самом деле был шулер и ростовщик. От одного из таких же типов, тоже шулера, я узнал, что брюнет до этого, имея кличку Пашки-Шалуна, был карманником у Рязанского вокзала, а позднее работал по
этим же делам в поездах. Я об этом рассказал Н.И. Пастухову.
Неточные совпадения
Каково
же было удивление, когда на другой день утром жена, вынимая газеты из ящика у двери, нашла в нем часы с цепочкой, завернутые в бумагу! При часах грамотно написанная записка: «Стырено по ошибке, не знали, что ваши, получите с извинением». А сверху написано: «В.А. Гиляровскому». Тем и кончилось. Может быть, я и встречался где-нибудь с автором
этого дела и письма, но никто не намекнул о происшедшем.
Истый казак, несмотря на столичную культуру, сказался в нем. Ведь ни один казак никогда не спросит, куда едете или идете, —
это считается неприличным, допросом каким-то, — а так, как-нибудь стороной, подойдет к
этому. Слово
же «куда» прямо считается оскорблением.
Как
же не обрадовать
эту молчаливую рать тружеников!
И важны
же были
эти «мороженые судаки»!
Никогда не забыть
это покрытое розовой пеной лицо с высунутым языком! Навстречу ехали такие
же фуры.
Незадолго перед
этим цензура закрыла по тем
же самым мотивам журнал «Земство», выходивший с 1880 года под редакцией В.Ю. Скалона, постоянного сотрудника «Русских ведомостей». Полоса реакции после 1 марта разыгралась вовсю!
Обидно
это было «кандидату в городские головы». Иронизировали над ним и юмористические журналы. Особенно
же его прямо-таки убила карикатура, пущенная Н.И. Пастуховым в своем юмористическом журнале «Колокольчик».
— Какое
же это самоубийство, когда он жив остался?! Врешь все! — напустился раз Н.И. Пастухов на репортера С.А. Епифанова, который сообщил о самоубийстве студента, а на другой день выяснилось, что
это было только покушение на самоубийство.
В нем было столько
же оригинального и своеобразно хорошего, сколько и непереносимо дурного, и все
это скрывалось под грубой оболочкой не строго культурного человека.
Характерный эпизод
этого оригинального привета и его не менее оригинального перевода быстро облетел весь стол и в тот
же день сделался достоянием всего съехавшегося общества.
— Откуда
же она? Ведь
это третья… Ничего не понимаю… Возьми, отнеси. Впрочем, пойдем, я сам отдам.
— Что
же, я поговорю с цензором.
Это зависит только от него, как он взглянет, так и будет, — сказал мне председатель цензурного комитета.
Иногда
эти гранки отдавались, нецензурные недоразумения улаживались — и номер выходил беспрепятственно. Иногда
же я выпускал номер на риск, и приходилось ездить с объяснениями в цензурный комитет. Все
это стоило времени и трепало нервы.
— Что
же это вы нас подводите? Мы вам доверяем, а вы подводите-с!
— Да ведь «продажная» —
это название приза.
Это значит, что выигравшая приз лошадь обязательно продается с аукциона тотчас
же после скачки…
Обыкновенно кто-нибудь приносил в редакцию свой набросок или рецензию, и тут
же это подвергалось общей обработке.
Освирепела цензура, которая к тому
же узнала, что Лилин —
это псевдоним М.М. Чемоданова, и довела до того, что «Зритель», единственный сатирический журнал всей той эпохи, был окончательно обескровлен, а В.В. Давыдов со своей цинкографией перешел в «Московский листок».
А через три дня, в четверг, в «Развлечении» появились во весь лист карикатуры: лопнувший колокол, а рядом два близнеца с лицом Н.П. Ланина, редактора «Русского курьера», а далее сам Н.П. Ланин сидит в ванне с надписью «ланинское шампанское» и из ванны вылетает стая уток, и тут
же издатель «Новостей дня» А.Я. Липскеров ловит
этих уток.
Как только вспомню
эти строки, так сейчас
же приходит на ум солидный, чистенький-чистенький немец с брюшком, в цветном жилете с золотой цепью, блондин, с вьющейся бородой, гладко причесанный, с большими серыми глазами, которыми как-то особо убедительно он всегда смотрел в глаза собеседника.
Номера, отбираемые полицией, продавались в тот
же день газетчиками по рублю, а ходовой сообразительный оптовик-газетчик Анисимов, имевший свою лавочку в Петровских линиях, нажил на
этом деньги, долгое время торгуя «Курьером» из-под полы.
В.М. Лавров вынул пачку денег, но С.А. Юрьев, зная, что В.В. Пукирев не возьмет ни от кого денежной помощи, предложил устроить в пользу художника музыкально-литературный вечер в одном из частных залов. Присутствовавшие отозвались на
этот призыв, и тут
же составилась интереснейшая программа с участием лучших литературных и артистических сил.
Благодаря
этому билету такими
же правами я пользовался и на Всероссийской Нижегородской выставке, куда поехал с Амфитеатровым.
Этих уж я так выгнал (жил в третьем этаже), что отбил навсегда охоту приходить с такими предложениями, и тотчас
же вызвал Амфитеатрова, подробно рассказал о предложенной взятке и просил, чтобы редакция не печатала никаких опровержений, потому что известие верно и никто судиться не посмеет.
Тогда
это был могучий, сухой богатырь — теперь
же я встретил ожиревшего, но все еще могучего старика. Интересный человек был Подкопаев. Человек романтический!
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что
же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий. Как
же вы
это так допустили?
Голос городничего. Как
же это вы? прямо так на перекладной и едете?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в
это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Да зачем
же?.. А впрочем, тут и чернила, только бумаги — не знаю… Разве на
этом счете?