Неточные совпадения
Да и негде было видеть сотрудников «Московских ведомостей» — они как-то жили своей
жизнью,
не знались с сотрудниками других газет, и только один из них, театральный рецензент С.
В. Флеров (Васильев), изящный и скромный, являлся на всех премьерах театров, но он ни по наружности, ни по взглядам, ни по статьям
не был похож на своих соратников по изданию, «птенцов гнезда Каткова» со Страстного бульвара.
А разве
не радость это:
в 1886 году я напечатал большой фельетон «Обреченные» (очерк из
жизни рабочих на белильных заводах), где
в 1873 году я прожил зиму простым рабочим-кубовщиком.
В нем я дал полное впечатление каторжной работы на тех заводах, с которых люди
не возвращались
в жизнь, а погибали от болезней.
Было время, когда «Современные известия» были самой распространенной газетой
в Москве и весьма своеобразной: с одной стороны,
в них печатались политические статьи, а с другой — они с таким же жаром врывались
в общественную городскую
жизнь и
в обывательщину. То громили «Коварный Альбион», то с
не меньшим жаром обрушивались на бочки «отходников», беспокоивших по ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего на углу Знаменки и Антипьевского переулка,
в нижнем этаже, окнами на улицу.
Среди недели они также помещали мелкие наброски,
в которых тот и другой «прохватывали» и «протаскивали» богачей купцов и обывателей,
не щадя интимных сторон
жизни, и имели огромный успех.
Франтоватый, красивый, молодой приват-доцент сделался завсегдатаем губернаторского дома, и повторилась библейская история на новый лад: старый Пентефрий остался Пентефрием, жена его, полная
жизни, красивая женщина, тоже
не изменилась, но потомок Иосифа Прекрасного
не пошел
в своего библейского предка…
В конце концов Н.И. Пастухов смягчался, начинал говорить уже
не вы, а ты и давал пятьдесят рублей. Но крупных гонораров платить
не любил и признавал пятак за прозу и гривенник за стихи. Тогда
в Москве
жизнь дешевая была. Как-то во время его обычного обеда
в трактире Тестова, где за его столом всегда собирались сотрудники, ему показали сидевшего за другим столом поэта Бальмонта.
— Репортер должен знать все, что случилось
в городе.
Не прозевать ни одного сенсационного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда, — настойчиво поучал меня Н.И. Пастухов, целыми часами посвящая
в тайны репортерства и рассказывая интимную
жизнь города, которую знал
в подробностях, вызывавших искреннее удивление.
Мы побеседовали, и я от него узнал всю подноготную
жизни фабрики. И далеко
не в пользу хозяев говорил он.
В последние годы своей
жизни Н.И. Пастухов уже
не писал почти ничего, но всегда посещал общественные места и особенно любил гулять
в Манеже.
Меня вопросы об аукционах
не интересовали, а если у меня пропадала породистая собака, что было два раза
в моей
жизни, то я прямо шел на Грачевку,
в трактир Павловского, разыскивал Александра Игнатьева, атамана шайки собачьих воров, — и он мне приводил мою собаку.
И
в первый раз
в жизни отвел
В.Э. Миллер от глаз собеседника свои убедительные глаза и
не сказал ни да, ни нет.
Меня, привыкшего к табунной
жизни в задонских степях, где действительно арканятся и выезжаются могучие лошади, до четырех лет
не видавшие человека, смешили эти убогие приемы, которые они применяли с серьезными лицами, а мой товарищ-казак все, что они делали,
в гораздо лучшем виде повторил перед ними, да я и сам вспомнил старинку.
Живя
в Москве широкой
жизнью, вращаясь
в артистическом и литературном мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять
В.М. Лавров понял, что московская
жизнь ему
не под силу.
В 1893 году он купил
в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил
в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам
в известные дни,
не больше раза
в неделю.
Вы — ответственный редактор
«Русской мысли» — важный пост!
В жизни — мысль великий фактор,
В ней народов мощь и рост.
Но она — что конь упрямый:
Нужен верный ездовой,
Чтоб он ровно шел и прямо,
Не мечася, как шальной.
Русский дух им должен править:
Есть у вас он, то легко
Вам журнал свой и прославить,
И поставить высоко.
Все наши цели и мудрствования, и так называемые дела, тщеславные стремления, карьера и т.д. — все это, если взять
в расчет
не вечность, но только нашу коротенькую
жизнь, — все это
не стоит,
в сущности, того, чтобы колотиться, биться, огорчаться или радоваться, как это делаем мы!
Здоровенный, красивый малый, украшенный орденами, полученными во время турецкой кампании, он со всеми перезнакомился, вел широкую
жизнь, кутил и скандалил, что
в особый грех тогда
не ставилось, и приобрел большую типографию
в доме П.И. Шаблыкина, на углу Большой Дмитровки и Газетного переулка.
Всю розничную торговлю
в Москве того времени держал
в своих руках крупный оптовик Петр Иванович Ласточкин, имевший газетную торговлю у Сретенских ворот и на Моховой. Как и почему, — никто того тогда
не знал, — П.И. Ласточкин, еще
в 4 часа утра,
в типографии взял несколько тысяч номеров «
Жизни» вместо двухсот экземпляров, которые брал обычно. И
не прогадал.
Мой друг еще по холостой
жизни доктор Андрей Иванович Владимиров лечил меня и даже часто ночевал. Температура доходила до 41°, но я
не лежал. Лицо и голову доктор залил мне коллодиумом, обклеил сахарной бумагой и ватой. Было нечто страшное, если посмотреться
в зеркало.
Сам я как-то
не удосужился посетить город Гороховец, про который мне это рассказывали и знакомые нижегородцы и приятели москвичи, бывавшие там, но одного взгляда на богатыря Бугрова достаточно было, чтобы поверить, тем более зная его
жизнь,
в которой он был
не человек, а правило!
Во время таких поездок мне приходилось встречать двух-трех человек, знакомых по моей бродяжной
жизни. Но никому из них
не приходило
в голову, что я и есть бывший табунщик Леша!
Проверять мои слова, конечно, никому
не приходило
в голову, а о паспорте
в те времена и
в тех местах вообще никто и
не спрашивал, да он никому и
не был нужен. Судили и ценили человека по работе, а
не по бумагам. Молнией сверкнули
в памяти дни, проведенные мною
в зимовнике, и вся обстановка
жизни в нем.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Нет, я влюблен
в вас.
Жизнь моя на волоске. Если вы
не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем
в груди прошу руки вашей.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут
не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого
в хорошем обществе никогда
не услышишь.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он
жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон
не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься.
В дороге
не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.