Неточные совпадения
Основал ее писатель Н.Ф. Павлов и начал печатать в своей типографии в доме Клевезаль, против Мясницкой части. Секретарем редакции
был Н.С. Скворцов, к которому,
после смерти Павлова, в 1864 году перешла газета, — и сразу стала в оппозицию «Московским ведомостям» М.Н. Каткова и П.М. Леонтьева.
После смерти редактора Н.С. Скворцова, талантливого и идейного журналиста, материальное состояние газеты
было затруднительным. В.М. Соболевский, ставший фактическим владельцем газеты, предложил всем своим ближайшим сотрудникам образовать товарищество для продолжения издания. Его предложение приняли десять человек, которые и явились учредителями издательского паевого товарищества «Русских ведомостей».
Я мог бегать неутомимо, а быстро ездил только на пожарном обозе, что
было мне разрешено брандмайором, полковником С.А. Потехиным, карточку которого с надписью берегу до сего времени: «Корреспонденту В.А. Гиляровскому разрешаю ездить на пожарном обозе». Кроме меня, этим же правом в Москве пользовался еще один человек — это корреспондент «Московского листка», поступивший
после меня, А.А. Брайковский, специальность которого
была только отчеты о пожарах.
Вскоре
после пожара «Роджерса»
была послана Бернетом новая экспедиция, которую возглавляли лейтенанты Гарбер и Шютце. Они должны
были отыскать следы лейтенанта Чиппа с его экипажем.
«А вина и наливки пришлю
после, с какой-нибудь оказией, а то эти подлецы на почте не приняли, и пришлось Саньке посылку перекупоривать», —
было в письме от старика.
После обеда, на другой день, я опять
был в «Донской речи», и редактор мне подал гранку «Калмыцкое средство от холеры», перекрещенную красными чернилами.
Старик представил меня жене, пожилой, но еще красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от дочери. За столом сидели четыре дочки лет от четырнадцати и ниже. Сыновей не
было — старший
был на службе, а младший, реалист, — в гостях.
Выпили водочки — старик любил
выпить, а
после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно называла по-донскому помидоры, фаршированные рисом, и баклажаны с мясом, появилась на стол и бутылочка цимлянского.
Силу она забрала
после смерти общего любимца В.С. Пагануцци, заведовавшего конторой и хозяйством. При нем все
было просто, никакой казенщины и канцелярщины.
Многие сотни! А сколько еще
было таких, кто не в силах
был идти и умер по пути домой. Ведь
после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже
после.
Это
было 28 ноября 1883 года. Вскоре
после этого я встретил Козина с его Мосявкой, и он сказал мне, что в числе задавленных на Рождественском бульваре
был и сотрудник «Русской газеты» Свистунов-Ломоносов.
Если им до его фельетона жилось спокойно, то
после него они стали притчей во языцех, и оказалось, что никому в Москве хорошо не жилось, кроме ростовщиков: им
было все равно — пиши не пиши!
«Московские ведомости» то и дело писали доносы на радикальную газету, им вторило «Новое время» в Петербурге, и, наконец, уже
после 1 марта 1881 года посыпались кары: то запретят розницу, то объявят предупреждение, а в следующем, 1882, году газету закрыли административной властью на шесть месяцев — с апреля до ноября. Но И.И. Родзевич
был неисправим: с ноября газета стала выходить такой же, как и
была, публика отозвалась, и подписка на 1883 год явилась блестящей.
Ни в городе, ни даже в Думе ему
после этого проходу не
было — смеялись...
Перевели Пентефрия к фараонову двору и самую что ни на
есть высшую должность дали ему:
после фараона он самым что ни
есть первым человеком в стране стал, а Иосиф Прекрасный сделался его первым помощником в делах управления страной. Штюрмер стал председателем совета министров, а Гурлянд его вторым «я». Арсений же Гуров, конечно, растаял и исчез со страниц «Новостей дня».
Вскоре
после знакомства Н.И. Пастухов усадил меня на извозчика и начал возить по разным местам Москвы и знакомить с людьми, которые
были интересны для газеты.
Трудно
было думать, что через несколько лет
после издания своей газеты этот человек
будет гостем на балу у президента Французской республики господина Карно во время франко-русских торжеств в Париже!
По душе это
был добрейший человек, хотя нередко весьма грубый. Но
после грубо брошенного отказа сотруднику в авансе призывал к себе и давал просимое.
Этот псевдоним имел свою историю. Н.И. Пастухов с семьей, задолго до выхода своей газеты, жил на даче в селе Волынском за Дорогомиловской заставой.
После газетной работы по ночам, за неимением денег на извозчика, часто ходил из Москвы пешком по Можайке, где грабежи
были не редкость, особенно на Поклонной горе. Уж очень для грабителей место
было удобное — издали все кругом видно.
Дело
было глухой осенью, месяца через два
после начала «Московского листка».
Всем сотрудникам, ни разу не оставлявшим его редакцию за все время ее существования, выдано
было за несколько лет до его кончины по пяти тысяч рублей, а
после его смерти все лица, близко стоявшие к его газете, остались если не богатыми, то вполне обеспеченными людьми.
Потом они встретились,
пили чай в буфете, а
после чая пошли смотреть гулянье.
Эта последняя могила
была вырыта через девять месяцев
после трагической смерти маленького Васи.
Сын, никогда не разлучавшийся с отцом, сам
был к нему горячо привязан и, узнав о внезапной болезни отца, занемогшего на одной рыбной ловле, за Пушкином, куда он поехал
после похорон дочери, тотчас же отправился, чтобы перевезти больного отца в Москву.
В одно из воскресений,
после обедни, на обширный двор участка
были согнаны все домовладельцы, трактирщики и лавочники — хозяева.
В ответ на это мне главным управлением сообщалось, что всего этого недостаточно для утверждения меня редактором детского журнала, а необходим гимназический аттестат. Гимназического аттестата, да и вообще никаких бумаг, кроме указа об отставке с перечислением сражений, в которых я участвовал, полученного мной
после турецкой войны, тогда у меня не
было: все их растерял во времена моей бродяжной юности.
Вскоре
после этого Н.А. Зверев приехал в Москву и потребовал к себе всех московских редакторов. Пошел и я. Он собрал редакторов в кабинете цензурного комитета и начал увещевать, чтобы
были потише, не проводили «разных неподходящих идей», и особенно набросился на своего бывшего товарища по профессуре В.А. Гольцева, редактора «Русской мысли», и В.М. Соболевского, редактора «Русских ведомостей».
Статьи для цензуры посылались в пятницу, а хроника и отчеты — в субботу,
после четырех часов дня, то
есть когда верстался номер. Бывали случаи, что уже наступал вечер, а цензурных гранок не приносили. Приходилось иногда ехать самому к цензору на квартиру выручать материал.
В то время фамилия «М.М. Чемоданов»,
после его карикатуры в журнале Пушкарева «Свет и тени», за которую слетел цензор Никотин,
была страшной, и он стал подписываться «Лилин», чтобы скрыть от цензуры свое имя.
После заседаний некоторые шли через бульвар в трактир к Саврасенкову, так как В.В. Давыдов, — убежденный трезвенник, — в редакции, кроме чаю, ничего не допускал. Только один раз это правило
было нарушено.
Я застал «Будильник» во время его расцвета. Издательницей
была Л.Н. Уткина, а редактором — Н.П. Кичеев. Серьезная беллетристика, лирические стихотворения, юмористика и сатира, насколько они
были возможны
после первого марта 1881 года, чередовались в журнале.
После Л.Н. Уткиной, потратившей все свои средства на издание, оно перешло к Арнольди. Редакторами
были Н.П. Кичеев и Ал. Дм. Курепин.
Стихотворение потом
было где-то напечатано, а Данилов
после крестьянской реформы 1861 года вернулся с Кавказа и стал писать под псевдонимом Волинадо.
Тому и другому пришлось оставить сотрудничество
после следующего случая: П.И. Кичеев встретил в театре репортера «Русского курьера», которому он не раз давал сведения для газеты, и рассказал ему, что сегодня лопнул самый большой колокол в Страстном монастыре, но это стараются скрыть, и второе, что вчера на Бронной у модистки родились близнецы, сросшиеся между собою спинами, мальчик и девочка, и оба живы-здоровы, и врачи определили, что они
будут жить.
Портреты того и другого, сделанные Л.Л. Белянкиным,
были великолепны.
После этого «происшествия» редактировать «Развлечение» стал сам А.В. Насонов, а карикатуры исполнялись Н.И. Богдановым, А.И. Лебедевым, М.Е. Малышевым, С.А. Любовниковым и Эрбером.
А.В. Насонов отдал ему издание за долги, но первое время
был редактором, а с 1886 года появилась подпись одного Щербова. Узнав это, все лучшие сотрудники ушли, из художников остался один А.И. Лебедев, снова явился из «Будильника» Л.Л. Белянкин,
после чего Щербов издательствовал недолго.
Заседанье
было в Гааге,
Были речи, шумный пир.
В целом мире на бумаге
Водворился вечный мир.
После дичи,
после супа
От речей раздался стон:
Заказали вновь у Круппа
Новых пушек миллион.
Они, В.А. Острогорский и Д.И. Тихомиров, старинные друзья,
после сели рядом и молча
пили водку, время от времени кидая друг на друга недружелюбные взгляды; у В.А. Острогорского еще сильнее косили глаза, а Д.И. Тихомиров постукивал своей хромой ногой.
Вследствие болезни глаз бросил свою любимую науку и весь отдался литературе: переводил Шекспира, Кальдерона, Лопе де Вега, читал лекции и в 1878 году
был избран председателем Общества любителей российской словесности, а
после смерти А.Н. Островского — председателем Общества драматических писателей.
Редактором «Русской мысли» С.А. Юрьев
был около шести лет, а потом
после его смерти редактором
был утвержден В.М. Лавров.
— Ах, забияка! Вот я тебя! — и стучит в стекло пальцем на воробья, который синичку клюнул… Затем идет в кабинет и работает. Перед обедом выходит в лес гулять, и за ним три его любимые собаки: Бутылка, Стакан и огромная мохнатая Рюмка, которые
были приучены так, что ни на одну птицу не бросались; а
после обеда спит до девяти часов.
После моего доклада в Обществе любителей российской словесности, который впоследствии
был напечатан отдельной книгой «На родине Гоголя», В.А. Гольцев обратился ко мне с просьбой напечатать его в «Русской мысли». Перепечатка из «Русской мысли» обошла все газеты.
Любил
поесть! А ночью,
после обеда, в редакции просит меня...
Помню, в день, когда тираж «Русского слова» перевалил за сто тысяч — в первый раз в Москве, даже и в России, кажется, — меня угощала редакция обедом за мой фельетон «Ураган». Это
было 19 июня 1904 года, на другой день
после пронесшегося над Москвой небывалого до сего урагана, натворившего бед. Незабвенный и памятный день для москвичей, переживших его!
Особенно его поразила Анненгофская роща — этот вековой лес,
после урагана представлявший собой горы вырванных с корнем и расщепленных сосен и елей-великанов. Среди обломков ныряли босяки: роща
была их летней дачей. Немало их там погибло в урагане.
Эта встреча
была вскоре
после напечатания «Пиковой дамы», история которой еще не заглохла среди москвичей.
Да, это
было так. Мне удалось узнать, что еще жива В.А. Нащокина и ютится где-то в подмосковном селе Всехсвятском. Я нашел ее на задворках, в полуразрушенном флигельке. Передо мной на ветхом кресле сидела ветхая, ветхая старушка, одна-одинешенька. Ее сын, уже с проседью, я видел его
после на скачках в потрепанном виде,
был без места и ушел в Москву, а его дети убежали играть.
Сербия в это время, в 1897 году,
была маленьким княжеством, населенным прекрасным трудящимся народом. Она управлялась
после убийства князя Михаила Обреновича его племянником Миланом, вступившим на престол четырнадцатилетним с дурными пороками юношей.
Милан рассчитывал на приданое, но умная Наталья удержала за собой право распоряжения своим состоянием, и Милан опустошал расходами на свой двор казначейство Сербии, которая
после двух войн (1876 и 1877/78 годов)
была в 1882 году из княжества провозглашена королевством, к великому неудовольствию народа, боявшегося увеличения налогов.
Я расхохотался им в лицо — и
после раскаялся. Они
были правы: меньше риска
было бы уехать в тот день, но тогда не стоило бы ехать — это позор для журналиста убежать от такого события.
Утром, когда я
после долгой ночной беседы отправился на пароход, номер Василия Степановича
был пуст: он в семь утра уехал домой.