Отец остался очень доволен, а его друзья, политические ссыльные, братья Васильевы, переписывали
стихи и прямо поздравляли отца и гордились тем, что он пустил меня в народ, первого из Вологды… Потом многие ушли в народ, в том числе и младший Васильев, Александр, который был арестован и выслан в Архангельский уезд, куда-то к Белому морю…
Неточные совпадения
Чистота в избах была удивительная. Освещение — лучина в светце. По вечерам женщины сидят на лавках, прядут «куделю»
и поют духовные
стихи. Посуда своей работы, деревянная
и глиняная. Но чашка
и ложка была у каждого своя,
и если кто-нибудь посторонний, не их веры, поел из чашки или попил от ковша, то она считалась поганой, «обмирщенной»
и пряталась отдельно.
У нее была сафьянная тетрадка со
стихами, которую после ee кончины так
и не нашли, а при жизни она ее никому не показывала
и читала только, когда мы были втроем.
Дед мой любил слушать Пушкина
и особенно Рылеева, тетрадка со
стихами которого, тогда запрещенными, была у отца с семинарских времен. Отец тоже часто читал нам вслух
стихи, а дед, слушая Пушкина, говаривал, что Димитрий Самозванец был действительно запорожский казак
и на престол его посадили запорожцы. Это он слышал от своих отца
и деда
и других стариков.
И в конце концов, иногда при круглых пятерках по предметам, стояло три с минусом за поведение. Да еще на грех стал я
стихи писать.
И немало пострадал за это…
И свои кое-какие стишинки мерцали в голове… Я пошел в буфет, добыл карандаш, бумаги
и, сидя на якорном канате, — отец
и Егоров после завтрака ушли по каютам спать, — переживал недавнее
и писал строку за строкой мои первые
стихи, если не считать гимназических шуток
и эпиграмм на учителей… А в промежутки между написанным неотступно врывалось...
Я писал, отрывался, вспоминал на переменах, как во время дневки мы помогали рыбакам тащить невод, получали ведрами за труды рыбу
и варили «юшку»… Все вспоминалось,
и лились
стихи строка за строкой, пока не подошел проснувшийся отец, а с ним
и капитан Егоров. Я их увидел издали
и спрятал бумагу в карман.
А когда в 1894 году я издал «Забытую тетрадь», мой первый сборник
стихов, эти самые «Бурлаки» по цензурным условиям были изъяты
и появились в следующих изданиях «Забытой тетради»…
И дернула меня нелегкая продолжить это знакомое мне стихотворение, которое я еще в гимназии перевел из учебника Марго
стихами по-русски.
— Николай Петрович, а он, кроме того, поэт, возьми его под свое покровительство. У него
и сейчас в кармане новые
стихи; он мне сегодня читал их.
Я вынул
стихи, написанные несколько дней назад,
и по просьбе Кичеева прочел их.
Это был самый потрясающий момент в моей богатейшей приключениями
и событиями жизни. Это мое торжество из торжеств. А тут еще Бурлак сказал, что Кичеев просит прислать для «Будильника»
и стихов,
и прозы еще. Я ликовал.
И в самом деле думалось: я, еще так недавно беспаспортный бродяга, ночевавший зимой в ночлежках
и летом под лодкой да в степных бурьянах, сотни раз бывший на границе той или другой погибели,
и вдруг…
Два раза меняли самовар,
и болтали, болтали без умолку. Вспоминали с Дубровиной-Баум Пензу, первый дебют, Далматова, Свободину, ее подругу М.
И.М., только что кончившую 8 классов гимназии. Дубровина читала монологи из пьес
и стихи, — прекрасно читала… Читал
и я отрывки своей поэмы, написанной еще тогда на Волге, — «Бурлаки»,
и невольно с них перешел на рассказы из своей бродяжной жизни, поразив моих слушательниц, не знавших, как
и никто почти, моего прошлого.
Я развязал ремень
и, когда голоса
стихли, вышел на площадку
и соскользнул на полотно через левую дверь.
Никогда я не писал так азартно, как в это лето на пароходе. Из меня, простите за выражение, перли
стихи.
И ничего удивительного: еду в первый раз в жизни в первом классе по тем местам, где разбойничали
и тянули лямку мои друзья Репка
и Костыга, где мы с Орловым выгребали в камышах… где… Довольно.
Андреев-Бурлак читал «Записки сумасшедшего», рассказ Мармеладова
и свои сочинения, Ильков — сцены из народного быта, а я —
стихи.
— Да, это прекрасно, моя милая, — сказала бабушка, свертывая мои
стихи и укладывая их под коробочку, как будто не считая после этого княгиню достойною слышать такое произведение, — это очень хорошо, только скажите мне, пожалуйста, каких после этого вы можете требовать деликатных чувств от ваших детей?
Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый
стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?»
Неточные совпадения
Добчинский. Я бы
и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть
стихи разные расскажет
и, если где попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот
и Петр Иванович знает.
Но когда он убедился, что злодеяние уже совершилось, то чувства его внезапно
стихают,
и одна только жажда водворяется в сердце его — это жажда безмолвия.
— Слушай! — сказал он, слегка поправив Федькину челюсть, — так как ты память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь каждый день должен сию драгоценную мне память в
стихах прославлять
и стихи те ко мне приносить!
Когда запели причастный
стих, в церкви раздались рыдания,"больше же всех вопили голова
и предводитель, опасаясь за многое имение свое".
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые
и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были
и молодые, кои той воли едва отведали, но
и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные
стихи песни: