Неточные совпадения
Но зато
ни один триумфатор не испытывал того, что ощущал я, когда ехал городом, сидя
на санях вдвоем с громадным зверем и Китаевым
на козлах. Около гимназии меня окружили товарищи, расспросам конца не
было, и потом как я гордился, когда
на меня указывали и говорили: «Медведя убил!» А учитель истории Н.Я. Соболев
на другой день, войдя в класс, сказал, обращаясь ко мне...
Мой отец тоже признавал этот способ воспитания, хотя мы с ним
были вместе с тем большими друзьями, ходили
на охоту и по нескольку дней, товарищами, проводили в лесах и болотах. В 12 лет я отлично стрелял и дробью и пулей, ездил верхом и
был неутомим
на лыжах. Но все-таки я
был безобразник, и
будь у меня такой сын теперь, в XX веке, я, несмотря
ни на что, обязательно порол бы его.
Паспортов
ни у кого не
было, да и полиция тогда не смела сунуться
на пристани, во-первых, потому, чтобы не распугать грузчиков, без которых все хлебное дело пропадет, а во-вторых, боялись холеры.
Двое конвойных с ружьями ввели в середину каре Орлова. Он шел, потупившись. Его широкое, сухое, загорелое лицо, слегка тронутое оспой,
было бледно. Несколько минут чтения приговора нам казались бесконечными. И майор, и офицеры старались не глядеть
ни на Орлова,
ни на нас. Только ротный капитан Ярилов, дослужившийся из кантонистов и помнивший еще «сквозь строй» и шпицрутены
на своей спине, хладнокровно, без суеты, распоряжался приготовлениями.
Проезжая деревню, где я чинил часы, я закутался в тулуп и лежал в санях. Также и в кабак, где стащил половик, я отказался войти. Всю дорогу мы молчали — я не начинал, приказчик
ни слова не спросил.
На второй половине пути заехали в трактир. Приказчик, молчаливый и суровый,
напоил меня чаем и досыта накормил домашними лепешками с картофелем
на постном масле. По приезде в Ярославль приказчик высадил меня, я его поблагодарил, а он сказал только одно слово: «Прощавай!»
Вследствие этого
на всем громадном пространстве степей донского коневодства не
было ни усадеб,
ни деревень,
ни церквей.
Меня она почтительно звала Алексеем Ивановичем, а сам старик, а по его примеру и табунщики, звали Алешей —
ни усов,
ни бороды у меня не
было, — а потом, когда я занял
на зимовке более высокое положение, калмыки и рабочие стали звать Иванычем, а в случае каких-нибудь просьб, Алексеем Ивановичем.
Но и обман бывал:
были пятаки, в Саратове, в остроге их один арестант работал, с пружиною внутри: как бы
ни хлопнулся, обязательно перевернется, орлом кверху упадет. Об этом слух уже
был, и редкий метчик решится под Лысой горой таким пятаком метать. А пользуются им у незнающих пришлых мужиков, а если здесь заметят — разорвут
на части тут же, что и бывало.
Последний большой бой в нашем отряде
был 18 января, несмотря
на то, что 17 января уже
было заключено перемирие, о котором телеграмма к нам пришла с опозданием
на сутки с лишком. Новый командующий отрядом, назначенный вместо генерала Оклобжио, А.В. Комаров задумал во что бы то
ни стало штурмовать неприступные Цихидзири, и в ночь
на 18 января весь отряд выступил
на эту нелепую попытку.
Кислощейная газета — так называл ее Пастухов, помещая в «Колокольчике» карикатуры
на Ланина и только расхваливая в иллюстрациях и тексте выставочный ресторан Лопашова. А о том, что
на выставке, сверкая роскошными павильонами, представлено более пятидесяти мануфактурных фирм и столько же павильонов «произведений заводской обработки по металлургии» — «Колокольчик»
ни слова. Пастухов
на купцов всегда
был сердит.
Трудный
был этот год, год моей первой ученической работы.
На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, — должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать
ни одного убийства,
ни одного большого пожара или крушения поезда. У меня везде
были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа
на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни
на выставке я проводил, потому что здесь узнаешь все городские новости.
— Сейчас я получил сведение, что в Орехово-Зуеве,
на Морозовской фабрике,
был вчера пожар, сгорели в казарме люди, а хозяева и полиция заминают дело, чтоб не отвечать и не платить пострадавшим. Вали сейчас
на поезд, разузнай досконально все, перепиши поименно погибших и пострадавших… да смотри, чтоб точно все. Ну да ты сделаешь… вот тебе деньги, и никому
ни слова…
Смутно помнится после ужасов Кукуевки все то, что в другое время не забылось бы. Единственное, что поразило меня
на веки вечные, так это столетний сад, какого я
ни до,
ни после никогда и нигде не видел, какого я и представить себе не мог. Одно можно сказать: если Тургенев, описывая природу русских усадеб,
был в этом неподражаемо велик — так это благодаря этому саду, в котором он вырос и которым он весь проникся.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в чем никакого прибытку не
было!
Вот просто
ни на полмизинца не
было похожего — и вдруг все: ревизор! ревизор!
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча
на полосу: // Горох, что девку красную, // Кто
ни пройдет — щипнет! // Теперь горох у всякого — // У старого, у малого, // Рассыпался горох //
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что
ни велят — работаю, // Как
ни бранят — молчу.