Неточные совпадения
Мы сидели за
чаем на палубе. Разудало засвистал третий. Видим, с берега бежит офицер в белом кителе, с маленькой сумочкой и шинелью, переброшенной через руку. Он ловко перебежал с пристани
на пароход по одной сходне, так как другую уже успели отнять. Поздоровавшись с капитаном за руку, он легко влетел по лестнице
на палубу — и прямо к отцу. Поздоровались. Оказались старые знакомые.
Меня он любил, как лучшего строевика, тем более что по представлению Вольского я был командиром полка назначен взводным, старшим капральным, носил не два, а три лычка
на погонах и за болезнью фельдфебеля Макарова занимал больше месяца его должность; но в ротную канцелярию, где жил Макаров, «не переезжал» и продолжал жить
на своих нарах, и только фельдфебельский камчадал каждое утро еще до свету, пока я спал, чистил мои фельдфебельские, достаточно стоптанные сапоги, а ротный писарь Рачковский, когда я приходил заниматься в канцелярию, угощал меня
чаем из фельдфебельского самовара.
Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду, и часто, чистя сапоги в уборной еще до свету при керосиновой коптилке, вспоминал я свои нары, своего Шлему, который, еще затемно получив от нас пятак и огромный чайник, бежал в лавочку и трактир, покупал «
на две
чаю,
на две сахару,
на копейку кипятку», и мы наслаждались перед ученьем
чаем с черным хлебом.
Здесь нас ставили
на молитву, вели строем вниз в столовую и давали жидкого казенного
чаю по кружке с небольшим кусочком хлеба А потом ученье, ученье целый день!
Я прибыл в полк и явился к моему ротному командиру Вольскому; он меня позвал
на квартиру, угостил
чаем, и я ему под великим секретом рассказал всю историю с ребенком.
Уснул
на полу. Мне подостлали какое-то тряпье, под голову баба дала свернутую шубку, от которой пахло керосином. Я долго не спал и проснулся, когда уже рассвело и
на шестке кипятили чугунок для
чая.
Проезжая деревню, где я чинил часы, я закутался в тулуп и лежал в санях. Также и в кабак, где стащил половик, я отказался войти. Всю дорогу мы молчали — я не начинал, приказчик ни слова не спросил.
На второй половине пути заехали в трактир. Приказчик, молчаливый и суровый, напоил меня
чаем и досыта накормил домашними лепешками с картофелем
на постном масле. По приезде в Ярославль приказчик высадил меня, я его поблагодарил, а он сказал только одно слово: «Прощавай!»
Сапоги я сменял
на подшитые кожей старые валенки и получил рубль придачи и заказал
чаю.
Мне подали пару
чаю за 5 копеек, у грязной торговки я купил
на пятак кренделей и наслаждаюсь.
Пью, смотрю
на оборванцев, шлепающих по сырому полу снежными опорками и лаптями… Вдруг стол качнулся. Голова зашевелилась, передо мной лицо желтое, опухшее. Пьяные глаза он уставил
на меня и снова опустил голову. Я продолжал пить
чай… Предзакатное солнышко
на минуту осветило грязные окна притона. Сосед опять поднял голову, выпрямился и сел
на стуле, постарался встать и опять хлюпнулся.
Во время войны жалованье утраивалось — 2 р. 70 к. в треть. Только что произведенные два ефрейтора входят в трактир
чай пить, глядят и видят — рядовые тоже
чай пьют… И важно говорит один ефрейтор другому: «
На какие это деньги рядовщина гуляет? Вот мы, ефрейторы, другое дело».
Чай тоже еще не был тогда введен в войсках, мы по утрам кипятили в котелках воду
на костре и запускали в кипяток сухари — вот и
чай.
После
чаю с разговорами Далматов усадил меня за письменный стол, и началось составление афиши
на воскресенье. Идут «Разбойники» Шиллера. Карл — Далматов.
Самарин, Шумский, Садовский, Горбунов, всегда приезжающие
на эту ночь сюда из Петербурга, а посредине их А.Н. Островский и Н.А.
Чаев…
Он не отпускал меня от себя, с ним я носился по Москве, он возил меня по трактирам, где собирал всякие слухи, с ним я ездил за Москву
на любимую им рыбную ловлю, а по утрам должен был явиться к нему в Денежный переулок пить семейный
чай.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже
на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Тут был на эпиграммы падкий, // На всё сердитый господин: //
На чай хозяйский слишком сладкий, // На плоскость дам, на тон мужчин, // На толки про роман туманный, // На вензель, двум сестрицам данный, // На ложь журналов, на войну, // На снег и на свою жену. //……………………………………
Неточные совпадения
— Коли всем миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас
на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — //
Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
С большущей сивой гривою, //
Чай, двадцать лет не стриженной, // С большущей бородой, // Дед
на медведя смахивал, // Особенно как из лесу, // Согнувшись, выходил.
Г-жа Простакова (осматривая кафтан
на Митрофане). Кафтан весь испорчен. Еремеевна, введи сюда мошенника Тришку. (Еремеевна отходит.) Он, вор, везде его обузил. Митрофанушка, друг мой! Я
чаю, тебя жмет до смерти. Позови сюда отца.
Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес
на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом
чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с каждого двора, с купцов же по фунту
чаю да по голове сахару по большой. Потом поехала в казармы и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила
на дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей с луга.