Неточные совпадения
Изгнанный из театра перед уходом на донские гирла, где отец и братья его были рыбаками, Семилетов пришел к Анне Николаевне, бросился
в ноги и стал просить прощенья. На эту сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем, что Григорьев простил его. Ваня поклялся, что никогда
в жизни ни капли хмельного
не выпьет. И сдержал свое слово: пока жив был Григорий Иванович, он служил у него
в театре.
В старые времена
не поступали
в театр, а попадали, как попадают
не в свой вагон,
в тюрьму или под колеса поезда. А кто уж попал туда — там и оставался.
Жизнь увлекательная, работа вольная, простота и перспектива яркого будущего, заманчивая и достижимая.
Я видел ее полвека назад
в зените славы, видел ее потухающей и отгоревшей. Газеты и журналы 1924 года были полны описанием ее юбилея. Вся ее деятельность отмечена печатью, но меня, связанного с ней полувековой ничем
не омраченной дружбой, неудержимо тянет показать кусочки ее творческой
жизни.
Татьяна Львовна одела очень скромную шубку, на голову дешевый шерстяной платок, а на ноги валенки. Я решил ей показать только переписчиков. Пока мы шли рынком мимо баб, торговавших с грязными фонарями на столах разной «благоухавшей» снедью, которую пожирали оборванцы, она поражалась и ужасалась. Да еще бы
не ужасаться, после ее обычной
жизни в уютном флигельке!
— Бгаво… бгаво… — зааплодировал первым «барин», а за ним переписчики, мои актеры, нищие и вся шатия, вплоть до «утюгов», заразилась их примером и хлопала
в первый раз
в жизни,
не имея понятия о том, что это выражение одобрения.
Сейчас, когда я пишу это,
в тысячный раз благодарю тот самый дурацкий канат:
не будь его — я многое бы потерял
в жизни.
Опять скажу: если б
не было каната на Театральной площади, я бы прямо прошел из «Челышей»
в Кружок… Если б жандарм
не задержал нас на три минуты,
не было бы и другой знаменательной встречи и
не было бы тех слов Петра Платоновича, которые на всю
жизнь запечатлелись
в моем сердце. Такие слова мог сказать только такой человек, как П. П. Мещерский.
— Ну так знайте, что эту встречу вы
не раз
в жизни своей вспомните… Это наша будущая великая трагическая актриса. Я вчера только окончательно убедился
в этом…
Не забудьте же — Ермолова.
Я
не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она едет по этим полям
в полном одиночестве и радуется простору, волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу
в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая
не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной
жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
Неудержимо потянула меня степь-матушка. Уехали мы со скорым поездом на другое утро —
не простился ни с кем и всю Москву забыл. Да до Москвы ли! За Воронежем степь с каждым часом все изумруднее… Дон засинел… А там первый раз
в жизни издалека синь море увидал. Зимовник оказался благоустроенным. Семья Бокова приняла меня прекрасно… Опять я
в табунах — только уж
не табунщиком, а гостем. Живу —
не нарадуюсь!
Ага,
не останавливаясь, у самой скалы, загромоздившей нам путь, свернул молча, как всегда, направо
в кустарник — и перед нами открылась бездна Черека с висящими стремнинами того берега. Он остановил лошадь, обернулся ко мне и, указывая вниз, объяснил, что «пайдем вниз, там мост, а там», указывая
в небо, выше противоположной стены берега, — там и аул Безенги. Стал спускаться, откинувшись телом назад и предоставив лошади свою
жизнь и дав ей полную свободу.
Улица, очень чистая и широкая, с садами, разделявшими между собой небольшие дома, была пуста. Только вдали виднелась знакомая фигура,
в которой я сразу узнал Песоцкого. Прекрасный актер на роли холодных любовников, фатов, он и
в жизни изящно одевался, носил небольшие усики, которые так шли к его матово-бледному, продолговатому лицу, которое или совсем
не знало загара, или знало такие средства, с которыми загар
не в силах был бороться, то есть перед которыми солнце пасовало.
В эту повесть и особенно
в «Катехизис» Далматов влил себя, написав: «Уважай труды других, и тебя будут уважать»; «Будучи сытым,
не проходи равнодушно мимо голодного»; «
Не сокращай
жизни ближнего твоего ненавистью, завистью, обидами и предательством»; «Облегчай путь начинающим работникам сцены, если они стоят того»; «Актер, получающий жалованье и недобросовестно относящийся к делу, — тунеядец и вор»; «Антрепренер,
не уплативший жалованья, — грабитель».
А публика еще ждет. Он секунду, а может быть, полминуты глядит
в одну и ту же точку — и вдруг глаза его, как серое северное море под прорвавшимся сквозь тучи лучом солнца, загораются черным алмазом, сверкают на миг мимолетной улыбкой зубы, и он, радостный и оживленный, склоняет голову. Но это уж
не Гамлет, а полный
жизни, прекрасный артист Вольский.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Нет, я влюблен
в вас.
Жизнь моя на волоске. Если вы
не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем
в груди прошу руки вашей.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут
не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого
в хорошем обществе никогда
не услышишь.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он
жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон
не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься.
В дороге
не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.