Неточные совпадения
Книжка, как ближайшая причина, была отнята; потом пошли родительские поучения, вовеки нескончаемые; Марье Степановне показалось, что Вава ей повинуется не совсем
с радостью, что она даже хмурит брови и иногда смеет отвечать; против таких вещей,
согласитесь сами, надобно было взять решительные меры; Марья Степановна скрыла до поры до времени свою теплую любовь к
дочери и начала ее гнать и теснить на всяком шагу.
Неточные совпадения
— Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не так, — продолжала она, — он
с ними не станет сидеть два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как
с сестрой… нет, как
с дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не
соглашусь с ним.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться
с смотрителем и его дочкой. Наконец я
с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а
дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня
согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [
с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Этот страшный вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о
дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить
с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы
дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не
соглашалась.
Он обходится со всеми ласково, о жене и
дочери говорит
с умилением; когда Дуня, узнав о его решительном отказе Вихореву, падает в обморок (сцена эта нам кажется, впрочем, утрированною), он пугается и даже тотчас
соглашается изменить для нее свое решение.
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было, слова не смела пикнуть о своей
дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее
согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях
с нею или
с какою бы то ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.