Неточные совпадения
Дело шло к вечеру. Алексей Абрамович стоял на балконе; он еще
не мог прийти в себя после двухчасового послеобеденного сна; глаза его лениво раскрывались, и он время от времени зевал. Вошел слуга с каким-то докладом; но Алексей Абрамович
не считал нужным его
заметить, а слуга
не смел потревожить барина. Так прошло минуты две-три, по окончании которых Алексей Абрамович спросил...
Вот-с я и прошу его,
не может ли он мне указать хорошего учителя в отъезд-де, в нашу губернию, кондиции,
мол, такие и такие, и вот,
мол, требуют то и то.
Любонька целой жизнию, как сама высказала,
не могла привыкнуть к грубому тону Алексея Абрамовича; само собою разумеется, что его выходки действовали еще сильнее в присутствии постороннего; ее пылающие щеки и собственное волнение
не помешали, однако ж, ей разглядеть, что патриархальные манеры действуют точно так же и на Круциферского; спустя долгое время и он, в свою очередь,
заметил то же самое; тогда между ними устроилось тайное пониманье друг друга; оно устроилось прежде, нежели они поменялись двумя-тремя фразами.
Круциферский схватил ее руку и, одушевленный какой-то новой, неведомой силой,
не смея, впрочем, поднять глаз, сказал ей: «Будьте, будьте моей Алиной!.. я… я…» Больше он
не мог ничего вымолвить.
«… Я ничего
не надеюсь, я
не смею и мечтать об вашей любви; но моя грудь слишком тесна, я
не могу не высказать вам, что я вас люблю. Простите мне, у ваших ног прошу вас — простите…»
— Я, право, — отвечал Круциферский, пораженный словами Негрова, —
не смел и думать о руке Любови Александровны: я был бы счастливейший из смертных, если б
мог надеяться…
Глафира Львовна вошла, придавая себе гордую и величественную мину, которая, разумеется, к ней
не шла и которая худо скрывала ее замешательство. По несчастию, Круциферский
не мог этого
заметить: он боялся взглянуть на нее.
Но Бельтов, Бельтов — человек, вышедший в отставку,
не дослуживши четырнадцати лет и шести месяцев до знака, как
заметил помощник столоначальника, любивший все то, чего эти господа терпеть
не могут, читавший вредные книжонки все то время, когда они занимались полезными картами, скиталец по Европе, чужой дома, чужой и на чужбине, аристократический по изяществу манер и человек XIX века по убеждениям, — как его
могло принять провинциальное общество!
— Вот у меня дурачок,
не могу научить салопа подать, —
заметила барыня.
Она
не смела понять,
не смела ясно вспомнить, что было… но одно как-то страшно помнилось, само собою, всем организмом, это — горячий, пламенный, продолжительный поцелуй в уста, и ей хотелось забыть его, и так хорош он был, что она ни за что в свете
не могла бы отдать воспоминания о нем.
Пунш принесли, Круциферский выпил его, как стакан воды. Никто
не заметил, что он был бледен, как воск, и что посинелые губы у него дрожали,
может, потому, что гостям казалось, что весь земной шар дрожит.
— Это точно-с, доложу вам, что
может быть приятнее для образованного человека, как одиночество, —
заметил советник, садясь на лавку, — а впрочем, есть и компания иногда
не хуже одиночества. Я сейчас встретил Крупова, Семена Ивановича, он такую себе подцепил дамочку.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно, что даже я тогда
не мог не заметить. Но я и сам ни за что уже не мог уйти; я все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то испанский мотив; я чуть не расплакался.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с собой кататься. Такое внимание к подруге было тоже новостью, и доктор
не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
Такие фигуры встречаются на Руси не дюжинами, а сотнями; знакомство с ними, надобно правду сказать, не доставляет никакого удовольствия; но, несмотря на предубеждение, с которым я глядел на приезжего, я
не мог не заметить беспечно доброго и страстного выраженья его лица.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только
заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего
не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же,
мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит,
может, будешь видеть", — и был таков.
Я, конечно,
не хочу этим выразить, что мундир
может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется,
смело можно утверждать, что при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те
могут быть на службе терпимы.
Больше ничего от него
не могли добиться, потому что, выговоривши свою нескладицу, юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю пропал!), а задержать блаженного никто
не посмел. Тем
не меньше старики задумались.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и
мечу, еще
могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания,
может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком
не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это"громадное", это"всепокоряющее" —
не что иное, как идиотство,
не нашедшее себе границ.