Неточные совпадения
А я-то, глупая, думала: вырастет она, моя сердечная,
будет ездить в карете да ходить в шелковых платьях; из-за двери в щелочку посмотрела бы на тебя тогда; спряталась бы от тебя, мой ангел, — что тебе за
мать крестьянка!..
Его превосходительство растерялся и сконфузился до высочайшей степени, и прежде нежели успел прийти в себя, жена вынудила его дать позволение и поклясться могилой
матери, прахом отца, счастьем их будущих детей, именем их любви, что не возьмет назад своего позволения и не
будет доискиваться, как она узнала.
Дитя это
было идолом Маргариты Карловны; чем болезненнее, чем слабее оно казалось, тем упорнее хотела
мать сохранить его; она, кажется, делилась с ним своей силой, любовь оживляла его и исторгла его у смерти.
Через несколько месяцев после того, как при звуках литавр и труб
было возвещено о кандидатстве Круциферского, он получил письмо от старика, извещавшее его о болезни
матери и мимоходом намекавшее на тесные обстоятельства.
Ему
было очень тяжело; он бросил милую записку доброго профессора на стол, прошелся раза два по комнатке и, совершенно уничтоженный горестью, бросился на свою кровать; слезы потихоньку скатывались со щек его; ему так живо представлялась убогая комната и в ней его
мать, страждущая, слабая, может
быть, умирающая, — возле старик, печальный и убитый.
«Ведь вам с ними не детей крестить;
будете учить мальчика, а с отцом, с
матерью видаться за обедом.
В последнее время Глафира Львовна немного переменилась к сиротке; ее начала посещать мысль, которая впоследствии могла развиться в ужасные гонения Любоньке; несмотря на всю материнскую слепоту, она как-то разглядела, что ее Лиза — толстая, краснощекая и очень похожая на
мать, но с каким-то прибавлением глупого выражения, —
будет всегда стерта благородной наружностью Любоньки, которой, сверх красоты, самая задумчивость придавала что-то такое, почему нельзя
было пройти мимо ее.
У меня
есть отец и
мать, но я сирота: я одна-одинехонька на всем белом свете, я с ужасом чувствую, что никого не люблю.
Любовь мою к
матери у меня испортили, отняли; едва четыре года, как я узнала, что она — моя
мать; мне
было поздно привыкнуть к мысли, что у меня
есть мать: я ее любила как кормилицу…
Странное положение Любоньки в доме Негрова вы знаете; она, от природы одаренная энергией и силой,
была оскорбляема со всех сторон двусмысленным отношением ко всей семье, положением своей
матери, отсутствием всякой деликатности в отце, считавшем, что вина ее рождения падает не на него, а на нее, наконец, всей дворней, которая, с свойственным лакеям аристократическим направлением, с иронией смотрела на Дуню.
Алексис не
был одарен способностью особенно быстро понимать дела и обсуживать их. К тому же он
был удивлен не менее, как в медовый месяц после свадьбы, когда Глафира Львовна заклинала его могилой
матери, прахом отца позволить ей взять дитя преступной любви. Сверх всего этого, Негров хотел смертельно спать; время для доклада о перехваченной переписке
было дурно выбрано: человек сонный может только сердиться на того, кто ему мешает спать, — нервы действуют слабо, все находится под влиянием устали.
— Он с малых лет
был как брошенный; отец его умер, кажется, в тот год, в который он родился;
мать — вы знаете, какого происхождения; притом женщина пустая, экзальте, да и гувернер им попался преразвращенный, никому не умел оказывать должного».
Мы уже знаем, что отец Бельтова умер вскоре после его рождения и что
мать его
была экзальте и обвинялась в дурном поведении Бельтова.
От сушения грибов и малины, от сбора талек и обвешиванья маслом до порубки в чужих рощах и продажи парней в рекруты, не стесняясь очередью, — все
было употреблено в действие (это
было очень давно, и что теперь редко встречается, то
было еще в обычае тогда), — и, надобно правду сказать, помещица села Засекина пользовалась всеобщей репутацией несравненной
матери.
Гимназиста усадили на козлах; он
был долговязый малый, лет четырнадцати, куривший нежинские корешки и более развитый, нежели казалось; он всю дорогу ухаживал за Софи, и если б не помойного цвета прищуренные глаза его
матери, то он, может
быть, перещеголял бы Бельтова.
Вышло
было какое-то место в отъезд, и довольно выгодное, но
мать прежде, нежели кончила, съездила осведомиться к мадам Жукур — и потом благодарила провидение за спасение дочери.
Но, вопреки внутреннему голосу
матери, как она называла болезненные грезы свои, ребенок рос и, если не
был очень здоров, то не
был и болен.
Матери что-то не хотелось; она в эти годы более сдружилась с кротким счастием, нежели во всю жизнь; ей
было так хорошо в этой безмятежной, созвучной жизни, что она боялась всякой перемены: она так привыкла и так любила ждать на своем заветном балконе Володю с дальних прогулок; она так наслаждалась им, когда он, отирая пот с своего лица, раскрасневшийся и веселый, бросался к ней на шею; она с такой гордостью, с таким наслаждением смотрела на него, что готова
была заплакать.
Женевец все еще жил у них; в последнее время он порывался несколько раз оставить Бельтовых, но не мог: он так сжился с этим семейством, так много уделил своего Владимиру и так глубоко уважал его
мать, что ему трудно
было переступить за порог их дома; он становился угрюм, боролся с собою, — он, как мы сказали,
был холодный мечтатель и, следовательно, неисправим.
Бельтов писал часто к
матери, и тут бы вы могли увидеть, что
есть другая любовь, которая не так горда, не так притязательна, чтоб исключительно присвоивать себе это имя, но любовь, не охлаждающаяся ни летами, ни болезнями, которая и в старых летах дрожащими руками открывает письмо и старыми глазами льет горькие слезы на дорогие строчки.
А письма его
были грустны, хотя и полны любви, хотя и много
было утаено от слабого сердца
матери.
Уездный почтмейстер
был добрый старик, душою преданный Бельтовой; он всякий раз приказывал ей доложить, что писем нет, что как только
будут, он сам привезет или пришлет с эстафетой, — и с каким тупым горем слушала
мать этот ответ после тревожного ожидания в продолжение нескольких часов!
— Он вам мешает чай
пить и курить, дайте его мне, — сказала
мать, убежденная твердо, что Яша никому и никогда мешать не может.
Яша приготовился
было возразить на это страшным криком, но
мать предупредила это, обратив внимание его на золотую пуговицу на фраке Крупова.
Измученная девушка не могла больше вынести: она вдруг зарыдала и в страшном истерическом припадке упала на диван.
Мать испугалась, кричала: «Люди, девка, воды, капель, за доктором, за доктором!» Истерический припадок
был упорен, доктор не ехал, второй гонец, посланный за ним, привез тот же ответ: «Велено-де сказать, что немножко-де повременить надо, на очень, дескать, трудных родах».
За два дни до обеда начались репетиции и приготовления Вавы;
мать наряжала ее с утра до ночи, хотела даже заставить ее явиться в каком-то красном бархатном платье, потому что оно будто бы
было ей к лицу, но уступила совету своей кузины, ездившей запросто к губернаторше и которая думала, что она знает все моды, потому что губернаторша обещала ее взять на будущее лето с собой в Карлсбад.
— Вава, — говорила она, — если бог мне поможет выдать тебя за Бельтова, все мои молитвы услышаны, я тогда тебе цены не
буду знать; утешь же ты
мать свою; ты не бесчувственная какая-нибудь, не каменная; неужели этого не можешь сделать?
Труден
был этот день для Марьи Степановны — но много может любовь
матери!
— И, матушка, господь с тобой. Кто же не отдавал дочерей, да и товар это не таков, чтоб на руках держать: залежится, пожалуй. Нет, по-моему, коли
Мать Пресвятая Богородица благословит, так хорошо бы составить авантажную партию. Вот Софьи-то Алексеевны сынок приехал; он ведь нам доводится в дальнем свойстве; ну, да ведь нынче родных-то плохо знают, а уж особенно бедных; а должно
быть, состояньице хорошее, тысячи две душ в одном месте, имение устроенное.
Благо мы дошли с вами до этого вопроса; скажите добросовестно, подумавши, что
будет пользы, если я проживу не десять, а пятьдесят лет, кому нужна моя жизнь, кроме моей
матери, которая сама очень ненадежна?
— Старик умер среди кротких занятий своих, и вы, которые не знали его в глаза, и толпа детей, которых он учил, и я с
матерью — помянем его с любовью и горестью. Смерть его многим
будет тяжелый удар. В этом отношении я счастливее его: умри я, после кончины моей
матери, и я уверен, что никому не доставлю горькой минуты, потому что до меня нет никому дела.
— Да, я родился недалеко отсюда и иду теперь из Женевы на выборы в нашем местечке; я еще не имею права подать голос в собрании, но зато у меня остается другой голос, который не пойдет в счет, но который, может
быть, найдет слушателей. Если вам все равно, пойдемте со мной; дом моей
матери к вашим услугам, с сыром и вином; а завтра посмотрите, как наша сторона одержит верх над стариками.
Мне так жаль его
было; ничего не понимает, говорит о святых обязанностях
матери… неужели ему не приходит в голову, что я иногда думала об этом?..
Письмо
было к
матери; он извещал ее о своем твердом намерении опять ехать за границу и притом очень скоро.
Софья Алексеевна просила позволения ходить за больной и дни целые проводила у ее кровати, и что-то высоко поэтическое
было в этой группе умирающей красоты с прекрасной старостью, в этой увядающей женщине со впавшими щеками, с огромными блестящими глазами, с волосами, небрежно падающими на плечи, — когда она, опирая свою голову на исхудалую руку, с полуотверстым ртом и со слезою на глазах внимала бесконечным рассказам старушки
матери об ее сыне — об их Вольдемаре, который теперь так далеко от них…