Неточные совпадения
…Пока смутные
мысли бродили у меня в голове и в лавках продавали портреты императора Константина, пока носились повестки о присяге и добрые
люди торопились поклясться, разнесся слух об отречении цесаревича.
Без естественных наук нет спасения современному
человеку, без этой здоровой пищи, без этого строгого воспитания
мысли фактами, без этой близости к окружающей нас жизни, без смирения перед ее независимостью — где-нибудь в душе остается монашеская келья и в ней мистическое зерно, которое может разлиться темной водой по всему разумению.
У нас тот же
человек готов наивно либеральничать с либералом, прикинуться легитимистом, и это без всяких задних
мыслей, просто из учтивости и из кокетства; бугор de l'approbativité [желания понравиться (фр.).] сильно развит в нашем черепе.
Гибли молодые
люди иной раз, но они гибли, не только не мешая работе
мысли, разъяснявшей себе сфинксовую задачу русской жизни, но оправдывая ее упования.
Года за полтора перед тем познакомились мы с В., это был своего рода лев в Москве. Он воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум, сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он не испытал, но слава оставалась при нем. Он служил и имел большую силу у генерал-губернатора. Князь Голицын любил
людей с свободным образом
мыслей, особенно если они его хорошо выражали по-французски. В русском языке князь был не силен.
Сначала и мне было жутко, к тому же ветер с дождем прибавлял какой-то беспорядок, смятение. Но
мысль, что это нелепо, чтоб я мог погибнуть, ничего не сделав, это юношеское «Quid timeas? Caesarem vehis!» [Чего ты боишься? Ты везешь Цезаря! (лат.)] взяло верх, и я спокойно ждал конца, уверенный, что не погибну между Услоном и Казанью. Жизнь впоследствии отучает от гордой веры, наказывает за нее; оттого-то юность и отважна и полна героизма, а в летах
человек осторожен и редко увлекается.
Тюфяев был настоящий царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от воли и
мысли перед властью шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых
людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
Влияние Витберга поколебало меня. Но реальная натура моя взяла все-таки верх. Мне не суждено было подниматься на третье небо, я родился совершенно земным
человеком. От моих рук не вертятся столы, и от моего взгляда не качаются кольца. Дневной свет
мысли мне роднее лунного освещения фантазии.
У тебя, говорят,
мысль идти в монастырь; не жди от меня улыбки при этой
мысли, я понимаю ее, но ее надобно взвесить очень и очень. Неужели
мысль любви не волновала твою грудь? Монастырь — отчаяние, теперь нет монастырей для молитвы. Разве ты сомневаешься, что встретишь
человека, который тебя будет любить, которого ты будешь любить? Я с радостью сожму его руку и твою. Он будет счастлив. Ежели же этот он не явится — иди в монастырь, это в мильон раз лучше пошлого замужества.
У
людей, у которых жизнь не подтасована, не приведена к одной
мысли, уровень устанавливается легко; у них все случайно, вполовину уступает он, вполовину она; да если и не уступают — беды нет.
Новый
человек, не забивший себя методой, обращающейся в привычку, именно за эти-то предания, за эти догматы, принимаемые за
мысли, и цепляется.
Что же коснулось этих
людей, чье дыхание пересоздало их? Ни
мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство, другие — свою бедность и идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
«…Поймут ли, оценят ли грядущие
люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования? А между тем наши страдания — почки, из которых разовьется их счастие. Поймут ли они, отчего мы лентяи, ищем всяких наслаждений, пьем вино и прочее? Отчего руки не подымаются на большой труд, отчего в минуту восторга не забываем тоски?.. Пусть же они остановятся с
мыслью и с грустью перед камнями, под которыми мы уснем: мы заслужили их грусть!»
Разумеется, что
люди эти ездили к нему и звали на свои рауты из тщеславия, но до этого дела нет; тут важно невольное сознание, что
мысль стала мощью, имела свое почетное место, вопреки высочайшему повелению.
Семя было брошено; на посев и защиту всходов пошла их сила. Надобно было
людей нового поколения, несвихнутых, ненадломленных, которыми
мысль их была бы принята не страданием, не болезнью, как до нее дошли учители, а передачей, наследием. Молодые
люди откликнулись на их призыв,
люди Станкевичева круга примыкали к ним, и в их числе такие сильные личности, как К. Аксаков и Юрий Самарин.
Поэт, нашедший слово и голос для этой боли, был слишком горд, чтобы притворяться, чтоб страдать для рукоплесканий; напротив, он часто горькую
мысль свою высказывал с таким юмором, что добрые
люди помирали со смеха.
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная
мысль западная войдет, воплотится в историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело наше войдет в состав травы, баранов, котлет,
людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
То, что мягкие
люди называют его жесткостью — были упругие мышцы бойца; нахмуренное чело показывало только сильную работу
мысли; в гневе он напоминал сердящегося Лютера или Кромвеля, смеющегося над Крупионом.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума, хотел остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил
мыслью свободного
человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
То же в его взгляде, то же в его голосе, и все это так просто, так от души, что если
человек не имеет задней
мысли, жалованья от какого-нибудь правительства и вообще не остережется, то он непременно его полюбит.
Минутами разговор обрывается; по его лицу, как тучи по морю, пробегают какие-то
мысли — ужас ли то перед судьбами, лежащими на его плечах, перед тем народным помазанием, от которого он уже не может отказаться? Сомнение ли после того, как он видел столько измен, столько падений, столько слабых
людей? Искушение ли величия? Последнего не думаю, — его личность давно исчезла в его деле…
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой
человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех
людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь
мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Не подозрителен // Крестьянин коренной, // В нем
мысль не зарождается, // Как у
людей достаточных, // При виде незнакомого, // Убогого и робкого:
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ
мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой
человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило, что, выговоря его,
человек ничего уже не
мыслит, ничего не чувствует, когда, если б
люди понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения.
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе одном пекутся; об одном настоящем часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество
людей, которым во все случаи их жизни ни разу на
мысль не приходили ни предки, ни потомки.