Неточные совпадения
Голохвастов занимал
другую избу, они взошли туда; старик лежал действительно мертвый возле стола, за которым
хотел бриться; громовой удар паралича мгновенно прекратил его жизнь.
В утешение нашим дамам я могу только одно сказать, что англичанки точно так же метались, толпились, тормошились, не давали проходу
другим знаменитостям: Кошуту, потом Гарибальди и прочим; но горе тем, кто
хочет учиться хорошим манерам у англичанок и их мужей!
Он говорил колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах: «Гражданский закон вас осудил и гонит, а церковь гонится за вами,
хочет сказать еще слово, еще помолиться об вас и благословить на путь». Потом, утешая их, он прибавлял, что «они, наказанные, покончили с своим прошедшим, что им предстоит новая жизнь, в то время как между
другими (вероятно,
других, кроме чиновников, не было налицо) есть ещё большие преступники», и он ставил в пример разбойника, распятого вместе с Христом.
Но рядом с его светлой, веселой комнатой, обитой красными обоями с золотыми полосками, в которой не проходил дым сигар, запах жженки и
других… я
хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак, рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым
другой дом, в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
В два года она лишилась трех старших сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы,
хотя и не за свое дело сложил голову. Это был молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не лечат сердца матери…
Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь давила их, давила — пока продавила грудь.
— Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно для примера
другим.
Хочешь в военную службу?
Священник дремал,
хотел домой, думал о чем-то
другом и зевал, прикрывая рукою рот.
Я имею отвращение к людям, которые не умеют, не
хотят или не дают себе труда идти далее названия, перешагнуть через преступление, через запутанное, ложное положение, целомудренно отворачиваясь или грубо отталкивая. Это делают обыкновенно отвлеченные, сухие, себялюбивые, противные в своей чистоте натуры или натуры пошлые, низшие, которым еще не удалось или не было нужды заявить себя официально: они по сочувствию дома на грязном дне, на которое
другие упали.
— Вместо того чтоб губить людей, вы бы лучше сделали представление о закрытии всех школ и университетов, это предупредит
других несчастных, — а впрочем, вы можете делать что
хотите, но делать без меня, нога моя не будет в комиссии.
Губернатор
хотел, чтоб я ехал на
другой же день.
Муравьев говорил арестантам «ты» и ругался площадными словами. Раз он до того разъярился, что подошел к Цехановичу и
хотел его взять за грудь, а может, и ударить — встретил взгляд скованного арестанта, сконфузился и продолжал
другим тоном.
Все
хотели наперерыв показать изгнаннику участие и дружбу. Несколько саней провожали меня до первой станции, и, сколько я ни защищался, в мою повозку наставили целый груз всяких припасов и вин. На
другой день я приехал в Яранск.
Друг для
друга мы должны быть такими, какими были тогда… ни Ахилл, ни Диана не стареются… Не
хочу встретиться с тобою, как Ларина с княжной Алиной...
Что касается до твоего положения, оно не так дурно для твоего развития, как ты воображаешь. Ты имеешь большой шаг над многими; ты, когда начала понимать себя, очутилась одна, одна во всем свете.
Другие знали любовь отца и нежность матери, — у тебя их не было. Никто не
хотел тобою заняться, ты была оставлена себе. Что же может быть лучше для развития? Благодари судьбу, что тобою никто не занимался, они тебе навеяли бы чужого, они согнули бы ребяческую душу, — теперь это поздно.
Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами. Размолвка наша действовала на
других; круг распадался на два стана. Бакунин
хотел примирить, объяснить, заговорить, но настоящего мира не было. Белинский, раздраженный и недовольный, уехал в Петербург и оттуда дал по нас последний яростный залп в статье, которую так и назвал «Бородинской годовщиной».
Я прервал с ним тогда все сношения. Бакунин
хотя и спорил горячо, но стал призадумываться, его революционный такт толкал его в
другую сторону. Белинский упрекал его в слабости, в уступках и доходил до таких преувеличенных крайностей, что пугал своих собственных приятелей и почитателей. Хор был за Белинского и смотрел на нас свысока, гордо пожимая плечами и находя нас людьми отсталыми.
Сначала губернатор мне дал IV отделение, — тут откупные дела и всякие денежные. Я просил его переменить, он не
хотел, говорил, что не имеет права переменить без воли
другого советника. Я в присутствии губернатора спросил советника II отделения, он согласился, и мы поменялись. Новое отделение было меньше заманчиво; там были паспорты, всякие циркуляры, дела о злоупотреблении помещичьей власти, о раскольниках, фальшивых монетчиках и людях, находящихся под полицейским надзором.
«
Хотите вы сегодня в театр или за город?» — «Как вы
хотите», — отвечает
другой, и оба не знают, что делать, ожидая с нетерпением, чтоб какое-нибудь обстоятельство решило за них, куда идти и куда нет.
Правда, гораздо позже между Грановским и Огаревым, которые пламенно, глубоко любили
друг друга, протеснилась, сверх теоретической размолвки, какая-то недобрая полоска, но мы увидим, что и она,
хотя поздно, но совершенно была снята.
— Мне было слишком больно, — сказал он, — проехать мимо вас и не проститься с вами. Вы понимаете, что после всего, что было между вашими
друзьями и моими, я не буду к вам ездить; жаль, жаль, но делать нечего. Я
хотел пожать вам руку и проститься. — Он быстро пошел к саням, но вдруг воротился; я стоял на том же месте, мне было грустно; он бросился ко мне, обнял меня и крепко поцеловал. У меня были слезы на глазах. Как я любил его в эту минуту ссоры!» [«Колокол», лист 90. (Прим. А. И. Герцена.)]
Грановский и мы еще кой-как с ними ладили, не уступая начал; мы не делали из нашего разномыслия личного вопроса. Белинский, страстный в своей нетерпимости, шел дальше и горько упрекал нас. «Я жид по натуре, — писал он мне из Петербурга, — и с филистимлянами за одним столом есть не могу… Грановский
хочет знать, читал ли я его статью в „Москвитянине“? Нет, и не буду читать; скажи ему, что я не люблю ни видеться с
друзьями в неприличных местах, ни назначать им там свидания».
Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время, история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы — их, а потому, что и они, и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали
друг друга в журнальных статьях,
хотя и тогда я не помню, чтобы мы сомневались в их горячей любви к России или они — в нашей.
Все партии и оттенки мало-помалу разделились в мире мещанском на два главные стана: с одной стороны, мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться своими монополиями, с
другой — неимущие мещане, которые
хотят вырвать из их рук их достояние, но не имеют силы, то есть, с одной стороны, скупость, с
другой — зависть.
На этом пока и остановимся. Когда-нибудь я напечатаю выпущенные главы и напишу
другие, без которых рассказ мой останется непонятным, усеченным, может, ненужным, во всяком случае, будет не тем, чем я
хотел, но все это после, гораздо после…
Он дал только комнату для Гарибальди и для молодого человека, который перевязывал его ногу; а
другим, то есть сыновьям Гарибальди, Гверцони и Базилио,
хотел нанять комнаты.