Неточные совпадения
В сущности, скорее надобно дивиться — как Сенатор мог так долго жить под одной крышей с моим отцом,
чем тому,
что они разъехались. Я редко видал двух человек
более противуположных, как они.
Жизнь кузины шла не по розам. Матери она лишилась ребенком. Отец был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять раз был беден, десять раз был богат и кончил все-таки
тем,
что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).] своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный брат кузины, очень добрый юноша, шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он уже был
более страстный игрок, нежели отец.
Этих
более виновных нашлось шестеро: Огарев, Сатин, Лахтин, Оболенский, Сорокин и я. Я назначался в Пермь. В числе осужденных был Лахтин, который вовсе не был арестован. Когда его позвали в комиссию слушать сентенцию, он думал,
что это для страха, для
того чтоб он казнился, глядя, как других наказывают. Рассказывали,
что кто-то из близких князя Голицына, сердясь на его жену, удружил ему этим сюрпризом. Слабый здоровьем, он года через три умер в ссылке.
Что бы ни было, отвечай; казначейство обокрадут — виноват; церковь сгорела — виноват; пьяных много на улице — виноват; вина мало пьют — тоже виноват (последнее замечание ему очень понравилось, и он продолжал
более веселым тоном); хорошо, вы меня встретили, ну, встретили бы министра, да тоже бы эдак мимо; а
тот спросил бы: «Как, политический арестант гуляет? — городничего под суд…»
…Приглашения Тюфяева на его жирные, сибирские обеды были для меня истинным наказанием. Столовая его была
та же канцелярия, но в другой форме, менее грязной, но
более пошлой, потому
что она имела вид доброй воли, а не насилия.
Я потом читал в журнале министерства внутренних дел об этом блестящем обращении черемисов. В статье было упомянуто ревностное содействие Девлет-Кильдеева. По несчастию, забыли прибавить,
что усердие к церкви было
тем более бескорыстно у него,
чем тверже он верил в исламизм.
Но именно в
ту эпоху, когда я жил с Витбергом, я
более,
чем когда-нибудь, был расположен к мистицизму.
— Я увидел, — рассказывал он, улыбаясь, —
что это действительно был ответ на
ту бумагу, — и, благословясь, подписал. Никогда
более не было помину об этом деле — бумага была вполне удовлетворительна.
Отсюда легко понять поле, на котором мы должны были непременно встретиться и сразиться. Пока прения шли о
том,
что Гете объективен, но
что его объективность субъективна, тогда как Шиллер — поэт субъективный, но его субъективность объективна, и vice versa, [наоборот (лат.).] все шло мирно. Вопросы
более страстные не замедлили явиться.
Как не понять такую простую мысль, как, например,
что «душа бессмертна, а
что умирает одна личность», — мысль, так успешно развитая берлинским Михелетом в его книге. Или еще
более простую истину,
что безусловный дух есть личность, сознающая себя через мир, а между
тем имеющая и свое собственное самопознание.
Мужики презирали его и всю его семью; они даже раз жаловались на него миром Сенатору и моему отцу, которые просили митрополита взойти в разбор. Крестьяне обвиняли его в очень больших запросах денег за требы, в
том,
что он не хоронил
более трех дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался. Митрополит или консистория нашли просьбу крестьян справедливой и послали отца Иоанна на два или на три месяца толочь воду. Поп возвратился после архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
Ни вас, друзья мои, ни
того ясного, славного времени я не дам в обиду; я об нем вспоминаю
более чем с любовью, — чуть ли не с завистью. Мы не были похожи на изнуренных монахов Зурбарана, мы не плакали о грехах мира сего — мы только сочувствовали его страданиям и с улыбкой были готовы кой на
что, не наводя тоски предвкушением своей будущей жертвы. Вечно угрюмые постники мне всегда подозрительны; если они не притворяются, у них или ум, или желудок расстроен.
Этот народ, молодой, предприимчивый,
более деловой,
чем умный, до
того занят устройством своего жилья,
что вовсе не знает наших мучительных болей.
Прежде всякого вызова,
более года
тому назад, положено было запрещение на мое именье, отобраны деловые бумаги, находившиеся в частных руках, наконец, захвачены деньги, 10000 фp., высланные мне из Москвы. Такие строгие и чрезвычайные меры против меня показывают,
что я не только в чем-то обвиняем, но
что, прежде всякого вопроса, всякого суда, признан виновным и наказан — лишением части моих средств.
Тут были, разумеется, противоречия; внутренние противоречия ведут к несчастьям,
тем более прискорбным, обидным,
что у них вперед отнято последнее человеческое утешение — оправдание себя в своих собственных глазах…
«Видел я, — говорил он, — Маккавея, Гедеона… орудие в руках промысла, его меч, его пращ… и
чем более я смотрел на него,
тем сильнее был тронут и со слезами твердил: меч господень! меч господень!
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно.
Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
И вдруг что-то внутри у него зашипело и зажужжало, и
чем более длилось это таинственное шипение,
тем сильнее и сильнее вертелись и сверкали его глаза.
И начал он обдумывать свое намерение, но
чем больше думал,
тем более запутывался в своих мыслях.
Масса, с тайными вздохами ломавшая дома свои, с тайными же вздохами закопошилась в воде. Казалось,
что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и
что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний,
тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации.
Но в том-то именно и заключалась доброкачественность наших предков,
что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в
то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволили себе пособолезновать и попенять на своего
более чем странного градоначальника.