Неточные совпадения
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага солдат, препьяных, один бросился
с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не дает, солдат выхватил тесак да по
лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
По вечерам он приносил ко мне наверх из библиотеки книги
с картинами — путешествие Гмелина и Палласа и еще толстую книгу «Свет в
лицах», которая мне до того нравилась, что я ее смотрел до тех пор, что даже кожаный переплет не вынес...
В этом отношении было у нас
лицо чрезвычайно интересное — наш старый лакей Бакай. Человек атлетического сложения и высокого роста,
с крупными и важными чертами
лица,
с видом величайшего глубокомыслия, он дожил до преклонных лет, воображая, что положение лакея одно из самых значительных.
Повар был поражен, как громом; погрустил, переменился в
лице, стал седеть и… русский человек — принялся попивать. Дела свои повел он спустя рукава, Английский клуб ему отказал. Он нанялся у княгини Трубецкой; княгиня преследовала его мелким скряжничеством. Обиженный раз ею через меру, Алексей, любивший выражаться красноречиво, сказал ей
с своим важным видом, своим голосом в нос...
Мы сидели раз вечером
с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул в
лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина, закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в белых мохнатых сапогах, красная от морозу, а может, и от радости, бросилась меня целовать.
Он знал это и потому, предчувствуя что-нибудь смешное, брал мало-помалу свои меры: вынимал носовой платок, смотрел на часы, застегивал фрак, закрывал обеими руками
лицо и, когда наступал кризис, — вставал, оборачивался к стене, упирался в нее и мучился полчаса и больше, потом, усталый от пароксизма, красный, обтирая пот
с плешивой головы, он садился, но еще долго потом его схватывало.
Скорчившаяся,
с поношенным и вылинялым
лицом старушонка, вдова какого-то смотрителя в Кременчуге, постоянно и сильно пахнувшая каким-то пластырем, отвечала, унижаясь глазами и пальцами...
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в
лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер,
с унтер-офицером и
с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Алексей Леонтьевич Ловецкий был высокий, тяжело двигавшийся, топорной работы мужчина,
с большим ртом и большим
лицом, совершенно ничего не выражавшим.
Лица были бледны, особенно одушевлены, многие думали о родных, друзьях; мы простились
с казеннокоштными, которых от нас отделяли карантинными мерами, и разбрелись небольшими кучками по домам.
Я прихожу — Вадима нет дома. Высокий мужчина
с выразительным
лицом и добродушно грозным взглядом из-под очков дожидается его. Я беру книгу, — он берет книгу.
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное
лицо ее было покрыто морщинами, она казалась
с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она
с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Свечи потушены,
лица у всех посинели, и черты колеблются
с движением огня. А между тем в небольшой комнате температура от горящего рома становится тропическая. Всем хочется пить, жженка не готова. Но Joseph, француз, присланный от «Яра», готов; он приготовляет какой-то антитезис жженки, напиток со льдом из разных вин, a la base de cognac; [на коньяке (фр.).] неподдельный сын «великого народа», он, наливая французское вино, объясняет нам, что оно потому так хорошо, что два раза проехало экватор.
С тех пор и до моей ссылки, если моему отцу казалось, что я выпил вина, что у меня
лицо красно, он непременно говорил мне...
Разумеется, Огарев и Кетчер были на месте. Кетчер
с помятым
лицом был недоволен некоторыми распоряжениями и строго их критиковал. Огарев гомеопатически вышибал клин клином, допивая какие-то остатки не только после праздника, но и после фуражировки Петра Федоровича, который уже
с пением, присвистом и дробью играл на кухне у Сатина...
Не получая ответа, я взглянул на В., но вместо него, казалось, был его старший брат,
с посоловелым
лицом,
с опустившимися чертами, — он ахал и беспокоился.
Им надобна, как воздух, сцена и зрители; на сцене они действительно герои и вынесут невыносимое. Им необходим шум, гром, треск, им надобно произносить речи, слышать возражения врагов, им необходимо раздражение борьбы, лихорадка опасности — без этих конфортативов [подкрепляющих средств (от фр. confortatif).] они тоскуют, вянут, опускаются, тяжелеют, рвутся вон, делают ошибки. Таков Ледрю-Роллен, который, кстати, и
лицом напоминает Орлова, особенно
с тех пор как отрастил усы.
Я его видел
с тех пор один раз, ровно через шесть лет. Он угасал. Болезненное выражение, задумчивость и какая-то новая угловатость
лица поразили меня; он был печален, чувствовал свое разрушение, знал расстройство дел — и не видел выхода. Месяца через два он умер; кровь свернулась в его жилах.
К утру канцелярия начала наполняться; явился писарь, который продолжал быть пьяным
с вчерашнего дня, — фигура чахоточная, рыжая, в прыщах,
с животно-развратным выражением в
лице. Он был во фраке кирпичного цвета, прескверно сшитом, нечистом, лоснящемся. Вслед за ним пришел другой, в унтер-офицерской шинели, чрезвычайно развязный. Он тотчас обратился ко мне
с вопросом...
Я смотрел на него
с удивлением:
лицо его не выражало ничего дурного; он догадался и, улыбнувшись, сказал...
Тут только я разглядел, что в углу сидел старый священник
с седой бородой и красно-синим
лицом.
Прошло
с полчаса, позвали моего квартального; он воротился бледный, растерянный и
с судорожным подергиванием в
лице.
Еще бы раз увидеть мою юную утешительницу, пожать ей руку, как я пожал ей на кладбище… В ее
лице хотел я проститься
с былым и встретиться
с будущим…
Три дня эти я бродил
с жандармом по городу. Татарки
с покрытыми
лицами, скуластые мужья их, правоверные мечети рядом
с православными церквами, все это напоминает Азию и Восток. Во Владимире, Нижнем — подозревается близость к Москве, здесь — даль от нее.
В зале утром я застал исправника, полицмейстера и двух чиновников; все стояли, говорили шепотом и
с беспокойством посматривали на дверь. Дверь растворилась, и взошел небольшого роста плечистый старик,
с головой, посаженной на плечи, как у бульдога, большие челюсти продолжали сходство
с собакой, к тому же они как-то плотоядно улыбались; старое и
с тем вместе приапическое выражение
лица, небольшие, быстрые, серенькие глазки и редкие прямые волосы делали невероятно гадкое впечатление.
Он хохотал над ними в глаза, он
с гримасами и кривлянием говорил им в
лицо самые оскорбительные вещи.
…Знаменитый Тюрго, видя ненависть французов к картофелю, разослал всем откупщикам, поставщикам и другим подвластным
лицам картофель на посев, строго запретив давать крестьянам.
С тем вместе он сообщил им тайно, чтоб они не препятствовали крестьянам красть на посев картофель. В несколько лет часть Франции обсеялась картофелем.
Середь этих уродливых и сальных, мелких и отвратительных
лиц и сцен, дел и заголовков, в этой канцелярской раме и приказной обстановке вспоминаются мне печальные, благородные черты художника, задавленного правительством
с холодной и бесчувственной жестокостью.
Вместе
с министерством Голицына пали масонство, библейские общества, лютеранский пиетизм, которые в
лице Магницкого в Казани и Рунича в Петербурге дошли до безграничной уродливости, до диких преследований, до судорожных плясок, до состояния кликуш и бог знает каких чудес.
Высокий, толстый и рыхло-лимфатический мужчина, лет около пятидесяти,
с приятно улыбающимся
лицом и
с образованными манерами.
Исправник замялся. Я взглянул на черемиса, он был лет двадцати, ничего свирепого не было в его
лице, совершенно восточном,
с узенькими сверкающими глазами,
с черными волосами.
Небольшая ростом, высохнувшая, сморщившаяся, но вовсе не безобразная старушка обыкновенно сидела или, лучше, лежала на большом неуклюжем диване, обкладенная подушками. Ее едва можно было разглядеть; все было белое: капот, чепец, подушки, чехлы на диване. Бледно-восковое и кружевно-нежное
лицо ее вместе
с слабым голосом и белой одеждой придавали ей что-то отошедшее, еле-еле дышащее.
Глядя на бледный цвет
лица, на большие глаза, окаймленные темной полоской, двенадцатилетней девочки, на ее томную усталь и вечную грусть, многим казалось, что это одна из предназначенных, ранних жертв чахотки, жертв,
с детства отмеченных перстом смерти, особым знамением красоты и преждевременной думы. «Может, — говорит она, — я и не вынесла бы этой борьбы, если б я не была спасена нашей встречей».
Унылая, грустная дружба к увядающей Саше имела печальный, траурный отблеск. Она вместе
с словами диакона и
с отсутствием всякого развлечения удаляла молодую девушку от мира, от людей. Третье
лицо, живое, веселое, молодое и
с тем вместе сочувствовавшее всему мечтательному и романтическому, было очень на месте; оно стягивало на землю, на действительную, истинную почву.
А встретить тебя в самом деле я не хотел бы. Ты в моем воображении осталась
с твоим юным
лицом,
с твоими кудрями blond cendré, [пепельного цвета (фр.).] останься такою, ведь и ты, если вспоминаешь обо мне, то помнишь стройного юношу
с искрящимся взглядом,
с огненной речью, так и помни и не знай, что взгляд потух, что я отяжелел, что морщины прошли по лбу, что давно нет прежнего светлого и оживленного выражения в
лице, которое Огарев называл «выражением надежды», да нет и надежд.
Я сначала жил в Вятке не один. Странное и комическое
лицо, которое время от времени является на всех перепутьях моей жизни, при всех важных событиях ее, —
лицо, которое тонет для того, чтоб меня познакомить
с Огаревым, и машет фуляром
с русской земли, когда я переезжаю таурогенскую границу, словом К. И. Зонненберг жил со мною в Вятке; я забыл об этом, рассказывая мою ссылку.
Мы застали Р. в обмороке или в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством; смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна
с детьми в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть,
с холодным
лицом и
с закрытыми глазами, лежала она в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания в промежутках.
Печаль ее улеглась мало-помалу, она тверже смотрела на свое положение; потом мало-помалу и другие мысли прояснили ее озабоченное и унылое
лицо. Ее взор останавливался
с какой-то взволнованной пытливостью на мне, будто она ждала чего-то — вопроса… ответа…
Подруга ее, небольшого роста, смуглая брюнетка, крепкая здоровьем,
с большими черными глазами и
с самобытным видом, была коренастая, народная красота; в ее движениях и словах видна была большая энергия, и когда, бывало, аптекарь, существо скучное и скупое, делал не очень вежливые замечания своей жене и та их слушала
с улыбкой на губах и слезой на реснице, Паулина краснела в
лице и так взглядывала на расходившегося фармацевта, что тот мгновенно усмирялся, делал вид, что очень занят, и уходил в лабораторию мешать и толочь всякую дрянь для восстановления здоровья вятских чиновников.
Так прошло много времени. Начали носиться слухи о близком окончании ссылки, не так уже казался далеким день, в который я брошусь в повозку и полечу в Москву, знакомые
лица мерещились, и между ними, перед ними заветные черты; но едва я отдавался этим мечтам, как мне представлялась
с другой стороны повозки бледная, печальная фигура Р.,
с заплаканными глазами,
с взглядом, выражающим боль и упрек, и радость моя мутилась, мне становилось жаль, смертельно жаль ее.
Высокий ростом,
с волосами странно разбросанными, без всякого единства прически,
с резким
лицом, напоминающим ряд членов Конвента 93 года, а всего более Мара,
с тем же большим ртом,
с тою же резкой чертой пренебрежения на губах и
с тем же грустно и озлобленно печальным выражением; к этому следует прибавить очки, шляпу
с широкими полями, чрезвычайную раздражительность, громкий голос, непривычку себя сдерживать и способность, по мере негодования, поднимать брови все выше и выше.
Около получаса ходили мы взад и вперед по переулку, прежде чем вышла, торопясь и оглядываясь, небольшая худенькая старушка, та самая бойкая горничная, которая в 1812 году у французских солдат просила для меня «манже»;
с детства мы звали ее Костенькой. Старушка взяла меня обеими руками за
лицо и расцеловала.
Болезненное
лицо ее, непонятная болтовня вместе
с утренним освещением наводили на меня какую-то нервную робость.
В три четверти десятого явился Кетчер в соломенной шляпе,
с измятым
лицом человека, не спавшего целую ночь. Я бросился к нему и, обнимая его, осыпал упреками. Кетчер, нахмурившись, посмотрел на меня и спросил...
Я остался ждать
с его милой, прекрасной женой; она сама недавно вышла замуж; страстная, огненная натура, она принимала самое горячее участие в нашем деле; она старалась
с притворной веселостью уверить меня, что все пойдет превосходно, а сама была до того снедаема беспокойством, что беспрестанно менялась в
лице.
Несколько испуганная и встревоженная любовь становится нежнее, заботливее ухаживает, из эгоизма двух она делается не только эгоизмом трех, но самоотвержением двух для третьего; семья начинается
с детей. Новый элемент вступает в жизнь, какое-то таинственное
лицо стучится в нее, гость, который есть и которого нет, но который уже необходим, которого страстно ждут. Кто он? Никто не знает, но кто бы он ни был, он счастливый незнакомец,
с какой любовью его встречают у порога жизни!
Роковой день приближался, все становилось страшнее и страшнее. Я смотрел на доктора и на таинственное
лицо «бабушки»
с подобострастием. Ни Наташа, ни я, ни наша молодая горничная не смыслили ничего; по счастию, к нам из Москвы приехала, по просьбе моего отца, на это время одна пожилая дама, умная, практическая и распорядительная. Прасковья Андреевна, видя нашу беспомощность, взяла самодержавно бразды правления, я повиновался, как негр.
Это измученно-восторженное
лицо, эту радость, летающую вместе
с началом смерти около юного чела родильницы, я узнал потом в Фан-Дейковой мадонне в римской галерее Корсини. Младенец только что родился, его подносят к матери; изнеможенная, без кровинки в
лице, слабая и томная, она улыбнулась и остановила на малютке взгляд усталый и исполненный бесконечной любви.
Побранившись месяца два
с Кетчером, который, будучи прав в фонде, [в сущности (от фр. au fond).] был постоянно неправ в форме, и, восстановив против себя несколько человек, может, слишком обидчивых по материальному положению, она наконец очутилась
лицом к
лицу со мной.
Белинский вскочил
с своего места и, вспыхнув в
лице, пренаивно сказал мне...