Неточные совпадения
Вино и чай, кабак и трактир — две постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает
семью в нищете. Ничего нет легче, как с высоты трезвого опьянения патера Метью осуждать пьянство и, сидя за чайным столом, удивляться, для чего слуги ходят пить чай в трактир, а не пьют его
дома, несмотря на то что
дома дешевле.
Итак, наконец затворничество родительского
дома пало. Я был au large; [на просторе (фр.).] вместо одиночества в нашей небольшой комнате, вместо тихих и полускрываемых свиданий с одним Огаревым — шумная
семья в семьсот голов окружила меня. В ней я больше оклиматился в две недели, чем в родительском
доме с самого дня рождения.
Бедные работники оставались покинутыми на произвол судьбы, в больницах не было довольно кроватей, у полиции не было достаточно гробов, и в
домах, битком набитых разными
семьями, тела оставались дня по два во внутренних комнатах.
— Жаль, очень жаль! Из чего
дом должен погибнуть! Ну, что
семья без тебя останется? Все молодежь, а внучата — мелкота, да и старушку-то твою жаль.
Я жил с Витбергом в одном
доме два года и после остался до самого отъезда постоянно в сношениях с ним. Он не спас насущного куска хлеба;
семья его жила в самой страшной бедности.
Уцелев одна из всей
семьи, она стала бояться за свою ненужную жизнь и безжалостно отталкивала все, что могло физически или морально расстроить равновесие, обеспокоить, огорчить. Боясь прошедшего и воспоминаний, она удаляла все вещи, принадлежавшие дочерям, даже их портреты. То же было после княжны — какаду и обезьяна были сосланы в людскую, потом высланы из
дома. Обезьяна доживала свой век в кучерской у Сенатора, задыхаясь от нежинских корешков и потешая форейторов.
Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило в их молодом
доме. Душе было хорошо видеть иной раз возле Грановского, поглощенного своими занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюбленную и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них, думал о тех ясных и целомудренных
семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые рука в руку спокойно и твердо идти перед инквизитора.
Я стал спорить; в почтовом
доме отворилось с треском окно, и седая голова с усами грубо спросила, о чем спор. Кондуктор сказал, что я требую
семь мест, а у него их только пять; я прибавил, что у меня билет и расписка в получении денег за
семь мест. Голова, не обращаясь ко мне, дерзким раздавленным русско-немецко-военным голосом сказала кондуктору...
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность
семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел
дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Вот к этим-то благословенным
семьям древнегерманским принадлежит родительский
дом Фогта.
— Мне иногда бывает страшно и до того тяжело, что я боюсь потерять голову… слишком много хорошего. Я помню, когда изгнанником я возвращался из Америки в Ниццу — когда я опять увидал родительский
дом, нашел свою
семью, родных, знакомые места, знакомых людей — я был удручен счастьем… Вы знаете, — прибавил он, обращаясь ко мне, — что и что было потом, какой ряд бедствий. Прием народа английского превзошел мои ожидания… Что же дальше? Что впереди?
Неточные совпадения
Неласково // Глядит на них
семья, // Они в
дому шумливые, // На улице драчливые, // Обжоры за столом…
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь
дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но
дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею
семьей.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из
дома с намерением не возвращаться в
семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
Как это ни странно может показаться, но Константин Левин был влюблен именно в
дом, в
семью, в особенности в женскую половину
семьи Щербацких.
Степан Аркадьич не обедал
дома, но обещал приехать проводить сестру в
семь часов.