Неточные совпадения
В Лондоне не
было ни одного близкого мне человека.
Были люди, которых я уважал, которые уважали меня, но близкого никого. Все подходившие, отходившие, встречавшиеся занимались одними
общими интересами, делами всего человечества, по крайней мере делами целого народа; знакомства их
были, так сказать, безличные. Месяцы проходили, и ни одного слова о том, о чем хотелось поговорить.
Когда Сенатор жил с нами,
общая прислуга состояла из тридцати мужчин и почти стольких же женщин; замужние, впрочем, не несли никакой службы, они занимались своим хозяйством; на службе
были пять-шесть горничных и прачки, не ходившие наверх. К этому следует прибавить мальчишек и девчонок, которых приучали к службе, то
есть к праздности, лени, лганью и к употреблению сивухи.
Когда священник начал мне давать уроки, он
был удивлен не только
общим знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же
был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать ответ.
Она поднимала глаза к небу, полные слез, говоря о посещениях их
общей матери (императрицы Марии Федоровны),
была влюблена в императора Александра и, помнится, носила медальон или перстень с отрывком из письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillanse!».
Мы, разумеется, не сидели с ним на одном месте, лета брали свое, мы хохотали и дурачились, дразнили Зонненберга и стреляли на нашем дворе из лука; но основа всего
была очень далека от пустого товарищества; нас связывала, сверх равенства лет, сверх нашего «химического» сродства, наша
общая религия.
Все это примыкало к
общему патриарху Ивану Ивановичу Дмитриеву; у него соперников не
было, а
был Василий Львович Пушкин.
В Вятке встретил я раз на улице молодого лекаря, товарища по университету, ехавшего куда-то на заводы. Мы разговорились о
былых временах, об
общих знакомых.
Делали шалости и мы, пировали и мы, но основной тон
был не тот, диапазон
был слишком поднят. Шалость, разгул не становились целью. Цель
была вера в призвание; положимте, что мы ошибались, но, фактически веруя, мы уважали в себе и друг в друге орудия
общего дела.
— Это все вздор, что такое на другой день?
Общий праздник, складку! Зато каков
будет и пир!
Наконец приехал и В. Он
был в ударе, мил, приветлив, рассказал мне о пожаре, мимо которого ехал, об
общем говоре, что это поджог, и полушутя прибавил...
Но, на беду инквизиции, первым членом
был назначен московский комендант Стааль. Стааль — прямодушный воин, старый, храбрый генерал, разобрал дело и нашел, что оно состоит из двух обстоятельств, не имеющих ничего
общего между собой: из дела о празднике, за который следует полицейски наказать, и из ареста людей, захваченных бог знает почему, которых вся видимая вина в каких-то полувысказанных мнениях, за которые судить и трудно и смешно.
Сверх Аленицына,
общего начальника канцелярии, у меня
был начальник стола, к которому меня посадили, существо тоже не злое, но пьяное и безграмотное.
Дело пошло в сенат. Сенат решил, к
общему удивлению, довольно близко к здравому смыслу. Наломанный камень оставить помещику, считая ему его в вознаграждение за помятые поля. Деньги, истраченные казной на ломку и работу, до ста тысяч ассигнациями, взыскать с подписавших контракт о работах. Подписавшиеся
были: князь Голицын, Филарет и Кушников. Разумеется — крик, шум. Дело довели до государя.
Я жил в особом отделении того же дома и имел
общий стол с Витбергом; и вот мы очутились под одной крышей — именно тогда, когда должны
были бы
быть разделены морями.
Мне кажется, что Пий IX и конклав очень последовательно объявили неестественное или, по их, незапятнанное зачатие богородицы. Мария, рожденная, как мы с вами, естественно заступается за людей, сочувствует нам; в ней прокралось живое примирение плоти и духа в религию. Если и она не по-людски родилась, между ней и нами нет ничего
общего, ей не
будет нас жаль, плоть еще раз проклята; церковь еще нужнее для спасения.
Пятнадцать лет
было довольно не только чтобы развить силы, чтоб исполнить самые смелые мечты, самые несбыточные надежды, с удивительной роскошью и полнотой, но и для того, чтоб сокрушить их, низвергая все, как карточный дом… частное и
общее.
Все подходившие, отходившие, встречавшиеся занимались одними
общими интересами, делами всего человечества, по крайней мере делами целого народа, знакомства их
были, так сказать, безличные.
Число воспитывающихся у нас всегда
было чрезвычайно мало; но те, которые воспитывались, получали — не то чтоб объемистое воспитание — но довольно
общее и гуманное; оно очеловечивало учеников всякий раз, когда принималось.
Наконец двери отворились à deux battants, [на обе створки (фр.).] и взошел Бенкендорф. Наружность шефа жандармов не имела в себе ничего дурного; вид его
был довольно
общий остзейским дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его
было измято, устало, он имел обманчиво добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклончивым и апатическим.
И как, должно
быть, щемящи, велики нужды, которые привели их к начальнику тайной полиции; вероятно, предварительно
были исчерпаны все законные пути, — а человек этот отделывается
общими местами, и, по всей вероятности, какой-нибудь столоначальник положит какое-нибудь решение, чтобы сдать дело в какую-нибудь другую канцелярию.
Когда они поняли, что я не
буду участвовать ни в дележе
общих добыч, ни сам грабить, они стали на меня смотреть, как на непрошеного гостя и опасного свидетеля.
Раз воротился я домой поздно вечером; она
была уже в постели; я взошел в спальную. На сердце у меня
было скверно. Филиппович пригласил меня к себе, чтоб сообщить мне свое подозрение на одного из наших
общих знакомых, что он в сношениях с полицией. Такого рода вещи обыкновенно щемят душу не столько возможной опасностью, сколько чувством нравственного отвращения.
Правительства
были рады этому направлению и сначала поощряли развитие международных ненавистей; массы снова лепились около племенного родства, узел которого затягивался туже, и снова отдалялись от
общих требований улучшения своего быта; границы становились непроходимее, связь и сочувствие между народами обрывались.
Встреча московских славянофилов с петербургским славянофильством Николая
была для них большим несчастьем. Николай бежал в народность и православие от революционных идей.
Общего между ними ничего не
было, кроме слов. Их крайности и нелепости все же
были бескорыстно нелепы и без всякого отношения к III Отделению или к управе благочиния, что, разумеется, нисколько не мешало их нелепостям
быть чрезвычайно нелепыми.
Он бывал иногда смел, и это
было очень оценено, но
общий эффект ничего не произвел.
Для этого перехода ничего не может
быть лучше, как бесплодная качка парламентских прений, — она дает движение и пределы, дает вид дела и форму
общих интересов для достижения своих личных целей.
Такова
общая атмосфера европейской жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где современное западное состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно богаче, образованнее, то
есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь в Италии или Испании не так невыносимо удушливо жить, как в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы, в который можно удалиться с миром.
Но воззрения их, согласные в двух отрицательных принципах, в отрицании царской власти и социализма, в остальном
были различны; для их единства
были необходимы уступки, а этого рода уступки оскорбляют одностороннюю силу каждого, подвязывая именно те струны для
общего аккорда, которые звучат всего резче, оставляя стертой, мутной и колеблющейся сводную гармонию.
Представляя на ваше рассмотрение, г. Президент, это дело, я
буду вас просить, как особенного одолжения, в случае нового отказа, объяснить мне это происшествие, которое слишком любопытно и интересно, чтоб я считал себя вправе скрыть его от
общего сведения.
В этом населении братьев и сестер, коротких знакомых и родных, где все
были заняты розно, срочно,
общий обед вечером
было трудно устроить.
В этом жизненном реализме
было то
общее, симпатическое, что нас связывало; хотя жизнь и развитие наше
были так розны, что мы во многом расходились.
Во мне не
было и не могло
быть той спетости и того единства, как у Фогта. Воспитание его шло так же правильно, как мое — бессистемно; ни семейная связь, ни теоретический рост никогда не обрывались у него, он продолжал традицию семьи. Отец стоял возле примером и помощником; глядя на него, он стал заниматься естественными науками. У нас обыкновенно поколение с поколением расчленено;
общей, нравственной связи у нас нет.
За политические ошибки он, как журналист, конечно, повинен ответом, но и тут он виноват не перед собой; напротив, часть его ошибок происходила от того, что он верил своим началам больше, чем партии, к которой он поневоле принадлежал и с которой он не имел ничего
общего, а
был, собственно, соединен только ненавистью к
общему врагу.
Вот что он писал мне 29 августа 1849 года в Женеву: «Итак, дело решено: под моей
общей дирекцией вы имеете участие в издании журнала, ваши статьи должны
быть принимаемы без всякого контроля, кроме того, к которому редакцию обязывает уважение к своим мнениям и страх судебной ответственности.
Вы увидите наш путь по
общей полемике, и вам надобно
будет держаться его; я уверен, что мне никогда не придется поправлять ваши мнения; я это счел бы величайшим несчастием, скажу откровенно, весь успех журнала зависит от нашего согласия.
Не
будучи ни так нервно чувствителен, как Шефсбюри, ни так тревожлив за здоровье друзей, как Гладстон, я нисколько не обеспокоился газетной вестью о болезни человека, которого вчера видел совершенно здоровым, — конечно, бывают болезни очень быстрые; император Павел, например, хирел недолго, но от апоплексического удара Гарибальди
был далек, а если б с ним что и случилось, кто-нибудь из
общих друзей дал бы знать.
Из речи, сказанной на втором митинге на Примроз-Гиле Шеном, можно знать en gros, [в
общем (фр.).] как
было дело.