Все эти домики скоро развалятся, заместятся новыми, и никто об них не помянет; а между тем во всех них развивалась жизнь,
кипели страсти, поколения сменялись поколениями, и обо всех этих существованиях столько же известно, сколько о диких в Австралии, как будто они человечеством оставлены вне закона и не признаны им.
Степень цеховой учености определяется решительно памятью и трудолюбием: кто помнит наибольший запас вовсе ненужных сведений об одном предмете, у кого в груди не бьется сердце, не
кипят страсти, требующие не книжного удовлетворения, а подействительнее; кто имел терпение лет двадцать твердить частности и случайности, относящиеся к одному предмету, — тот и ученее.
И долго юноша над ним // Стоял раскаяньем томим, // Невольно мысля о былом, // Прощая — не прощен ни в чем! // И на груди его потом // Он тихо распахнул кафтан: // Старинных и последних ран // На ней кровавые следы // Вились, чернели как бразды. // Он руку к сердцу приложил, // И трепет замиравших жил // Ему неясно возвестил, // Что в буйном сердце мертвеца //
Кипели страсти до конца, // Что блеск печальный этих глаз // Гораздо прежде их погас!..
Была пора, и в сердце молодом //
Кипела страсть, не знавшая преград; // На каждый бой с бестрепетным челом // Я гордо шел, весенним грозам рад. // Была пора, огонь горел в крови, // И думал я, что песнь моя сильна, // Что правды луч, что луч святой любви // Зажжет в сердцах озлобленных она. // Где ж силы те, отвага прежних лет? // Сгубила все неравная борьба. // И пустота — бесплодной жизни след — // Ждет неизбежная, как древняя судьба.
Как никак, но это была жизнь: здесь все-таки шла беспрестанная борьба, и
кипели страсти, и шевелились умы, созидавшие планы интриг.
Неточные совпадения
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и на закате дней вдруг почувствовал прилив"дурных
страстей"и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность есть мечтание, что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды и
кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял:
Как нарочно, это случилось в ту самую пору, когда
страсть к законодательству приняла в нашем отечестве размеры чуть-чуть не опасные; канцелярии
кипели уставами, как никогда не
кипели сказочные реки млеком и медом, и каждый устав весил отнюдь не менее фунта.
Мне памятно другое время! // В заветных иногда мечтах // Держу я счастливое стремя… // И ножку чувствую в руках; // Опять
кипит воображенье, // Опять ее прикосновенье // Зажгло в увядшем сердце кровь, // Опять тоска, опять любовь!.. // Но полно прославлять надменных // Болтливой лирою своей; // Они не стоят ни
страстей, // Ни песен, ими вдохновенных: // Слова и взор волшебниц сих // Обманчивы… как ножки их.
В Петрограде он чувствовал себя гораздо [более] на месте, в Петрограде жизнь
кипела все более круто, тревожно, вздымая густую пену бешенства
страстей человеческих и особенно яростно —
страсть к наживе.
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче
кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает
страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда… в Обломовке все почивают так крепко и покойно.