Неточные совпадения
Она стояла невдалеке от тайги, близ обширных, принадлежащих Петру Иннокентьевичу, приисков, а самая постройка дома, где за последние два десятка лет почти безвыездно, кроме трех-четырех зимних месяцев, жил семидесятилетний хозяин, отличалась городской архитектурой, дом
был двухэтажный, с высоким бельведером и высился над остальными постройками и казармами для присковых рабочих, окруженный прекрасным садом, на высоком
в этом месте берегу Енисея.
Петр Иннокентьевич
в отчаянии рвал на себе волосы. Он готов
был отдать все свое богатство за один лишь миг свидания со своей исчезнувшей дочерью, но слова Гладких: «Что с ними случилось и где они — я не знаю» — похоронным звоном отдавались
в его ушах.
Иннокентий Гладких, как мы сказали, вел все дело — он уже
в течении двух десятков лет считался полновластным хозяином приисков и за эти годы почти удвоил колоссальное состояние Петра Иннокентьевича. Он
был молчалив и не любил распространяться о прошлом, и, таким образом, тайна заимки Толстых находилась
в надежных руках.
Маленькие усики оттеняли толстые чувственные губы; одет он
был в длиннополый черный сюртук и сапоги бураками, а черный картуз
был надвинут на голову несколько набекрень.
— Так ответь ему за меня. Я лучше весь свой век останусь
в старых девах, чем пойду за него, если бы даже он не
был моим троюродным братом.
За поселком находился заброшенный прииск, уже окончательно истощенный, но он
был все-таки куплен у бывшего золотопромышленника каким-то оборотистым к-ским мещанином Харитоном Безымянным, и
в нем для виду копалось несколько рабочих.
Костюм этот
был потертый озям с видневшеюся на груди холщевою сорочкою, на голове у него
был зимний треух, на ногах бродни, а за плечами кожаная котомка, видимо, далеко не вмещавшая
в себя многого.
В правой руке он держал суковатую палку.
С первого опытного взгляда можно
было признать
в нем «варнака», как зовут
в Сибири беглых каторжников.
По тем трактам, где они идут «
в Россию», то
есть совершают преступное, с точки зрения закона, бегство,
в деревнях обязательно выставляют на ночь около изб, на особой полочке, приделанной у ворот, жбан квасу и краюху хлеба для «несчастненьких», а днем охотно оказывают им гостеприимство, и очень редки случаи, когда «варнаки», эти каторжники, платят за добро злом.
— Угадали, барышня! Видно, вы знаете всех несчастных
в округе… Я издалека и много дней уже скитаюсь по матушке-Сибири… Проснувшись, увидел, что вы идете… Почудилось мне, что будто ангел-хранитель мой спустился на землю… Наверное, барышня, мне фарт
будет…
— Скоро двадцать один… — снова задумчиво, как бы про себя, повторил варнак. — Я, может
быть, вам покажусь любопытным, — обратился он снова к ней. — Милая барышня, я знал когда-то давно, что у Петра Иннокентьевича
была дочка и он
был вдовец, но эта дочь — не вы, так как более двадцати лет тому назад она уже
была в ваших летах — ее звали…
— Марией… — перебила его молодая девушка. — Я ее никогда не видала. Ее уже не
было, когда я родилась… Только
в прошлом году я узнала, что Мария однажды ушла и более уже не возвращалась, и никто не знает, по какой причине. Все думают, что она умерла…
— Как это странно! — пробормотал старик и провел своей костлявой рукой по лбу. — У Петра Иннокентьевича
был в то далекое время, о котором я вспоминаю, служащий, нет, скорее друг, Иннокентий Антипович Гладких. Он жив еще? — спросил он Татьяну Петровну после некоторой паузы.
Варнак сказал правду: Петру Иннокентьевичу Толстых летом 186… года
было около пятидесяти лет. Уже несколько лет, как он
был вдовцом и жил по зимам
в городе К., а летом на своей заимке
в высоком доме, со своей дочерью Марией.
Иннокентий Антипович Гладких
был и
в то время уже правою рукою хозяина и помогал ему заведывать приисковым делом.
Он
был сын доверенного еще покойного отца Петра Иннокентьевича, умершего
в доме, почти на руках своего доверителя и оставившего жену и сына.
Характером она
была в отца — гордая, энергичная, с независимой волей и настойчивостью
в достижении цели.
Стояла июньская сибирская ночь, воздух
был свеж, но
в нем висела какая-то дымка от испарений земли и тумана, стлавшегося с реки Енисея, и сквозь нее тускло мерцали звезды, рассыпанные по небосклону, и слабо пробивался свет луны, придавая деревьям сада какие-то фантастические очертания. Кругом
была невозмутимая тишина, ни один лист на деревьях не колыхался, и только где-то вдали на берегу реки стрекотал, видимо, одержимый бессонницей кузнечик.
Еще
в К. перед переездом на заимку,
в одно из воскресений, когда он с дочерью
был в соборе, он заметил этого же молодого человека, стоявшего прислонившись к колонне.
У него мелькнула мысль подкараулить дочь при помощи Гладких, но он отбросил эту мысль. Он решил
было пойти сейчас к дочери и потребовать от нее ответа и объяснения
в ночных прогулках.
— Но,
быть может, она ходила навещать кого-нибудь из больных
в поселке?
Наверное, они
были в переписке, а теперь видятся и виделись там,
в К. А я, я ничего не знал…
Гладких молчал, но две крупные слезы повисли на его ресницах. Ему тяжело
было выразить согласие, обвиняющее горячо любимую им дочь своего старого друга, а,
быть может, он и не находил ее столь виновной, как ее отец, а только неосторожной, но он хорошо знал характер своего друга, знал, что противоречить ему, во время вспышки гнева, все равно, что подливать масла
в огонь.
— О, я
буду терпелив, но я хочу,
в конце концов, узнать то, что я должен знать. На какие бы дьявольские хитрости они ни пускались — мы их накроем. Больше им меня не обмануть. Я ищу правды, страшной правды и — я найду ее.
Губы его судорожно сжались, и лишь по глазам можно
было угадать переживаемые им нечеловеческие страдания. Через несколько минут он снова пришел
в себя.
Через несколько минут, письмо
было положено на прежнее место, а Иннокентий Антипович отправился
в приисковую контору.
Богат ли он? — этого она не знала, но у него
было чудное сердце, большое честолюбие и радужные надежды на будущее. Она действительно встретилась с ним
в Томске,
в доме ее подруги детства. Он и там
был приезжий, хотя покойный отец его провел
в этом городе последние годы своей жизни.
Старик Ильяшевич
был в ссылке за польское восстание 1830 года, и Борис Петрович родился
в Якутской области, откуда отец отправил его, девятилетним ребенком,
в Варшаву, а сам получил впоследствии разрешение поселиться
в пределах Сибири, где ему
будет угодно, и избрал для своего местожительства город Томск.
Иннокентий Антипович уже раскрыл
было рот, чтобы предупредить молодую девушку и посоветовать ей не выходить вечером из ее комнаты, но
в эту минуту вошел Петр Иннокентьевич и бросил на своего друга такой взгляд, который сковал ему язык. Иннокентий Антипович лишь долгим взглядом окинул Марью Петровну и вышел.
В этом взгляде
была немая мольба, но молодая девушка не поняла его.
Всем этим звериницем она
была обязана Егору Никифорову, бывшему крестьянину-приискателю, посвятившему себя теперь всецело охоте и известному
в высоком доме более, под прозвищем «мужа Арины».
—
В воскресенье, — сказала молодая девушка, — если можно
будет, я приду навестить Арину.
Заполонила мне сердце черноглазая Арина, дочь бедной вдовы, жившей
в мазанке, на самом краю поселка — этой мазанки теперь и следа не осталось — Арина-то
была чуть не беднее меня…
— Забыл, оно и
есть, что забыл, потому, как вы родились, Арина пошла к вам
в кормилицы, ее покойная ваша матушка, да и батюшка ваш уж как баловали, а как выкормила она вас — одарили по-княжески.
Мне
было лет восемнадцать, дело
было в начале апреля, я хотел по льду Енисея на ту сторону перейти, а река-то уж посинела и вздулась — известно, молодечество — дошел я почти до половины, лед подо мной провалился, и я — бултых
в воду.
Батюшка ваш
в то время на берегу
был, мигом бросился к проруби, нырнул
в нее и вытащил меня на поверхность.
— Какая вы добрая, барышня! Если кто-нибудь должен
быть счастлив
в жизни, то, наверное, это вы.
Молодая девушка
была убеждена, что все заснули
в доме. Но она ошибалась. Двое людей бодрствовали и дожидались этого часа, так же как и она…
Ночь
была лунная. Как тень направилась она к садовой калитке и исчезла
в саду, чтобы аллеей добраться до другой калитки, выходившей на берег Енисея.
Почти следом за ней выскочил из своего кабинета Петр Иннокентьевич и так же осторожно, как и она, прошел через несколько комнат
в кухню. Если бы он посмотрел
в эту минуту на себя
в зеркало, он не узнал бы себя. Он
был бледен, как мертвец.
Несмотря на то, что
в саду
было довольно светло от лунного блеска, он не видел ничего: какие-то то зеленые, то кровавые круги сменялись
в его глазах.
Он хотел слышать их разговор, упиться своим позором, еще более убедиться
в нем, хотя и теперь
в его уме не
было ни тени сомнения.
Их губы встретились. Это не
был поцелуй
в его банальном значении. Это
был акт величайшего душевного экстаза. Это
была печать духовного соединения двух любящих существ, составляющих одно целое.
— О, что касается до этого, то я люблю тебя, люблю так, как едва ли кто
в состоянии любить, и пока сердце мое бьется, оно
будет принадлежать исключительно тебе. Но этого мало. Мой долг доставить тебе спокойствие, вернуть на твое прелестное личико улыбку. Дорогая Маня, ты несчастлива, а я хочу, чтобы ты
была счастлива.
— Умоляю тебя, спеши! Через несколько месяцев уже нельзя
будет скрывать моего положения… Я мысленно
буду сопутствовать тебе, это подкрепит тебя
в достижении цели.
— Менее чем через месяц я
буду в Петербурге. Бумаги моего отца все уже мною собраны…
В столице у меня
есть люди, которые помогут мне… я надеюсь скоро добыть себе права дворянства и возвратить конфискованные имения, если не все, то хотя часть их, и тогда мое состояние
будет почти равно состоянию твоего отца.
Но так как от этого
будет зависеть все наше счастье, я сумею найти слова, которые дойдут до его сердца и которые даже
в его глазах послужат оправданием нашему проступку…
Я пойду домой и
буду молиться за тебя, чтобы милосердый Господь охранял тебя
в твоем путешествии.
Она, впрочем, не знала, кто
был роковой мишенью для этого выстрела, а выстрелы
в тайге слышались часто.
Наконец послышались
в саду быстрые тяжелые шаги, и
в комнату вошел Толстых, бледный, как полотно. Его трясло как
в лихорадке, а, между тем, пот градом падал с его лба. Волосы на висках
были смочены, как после дождя. Он тяжело дышал с каким-то хрипом и едва держался на ногах.
Ружья с ним не
было. Он машинально поставил его на прежнее место
в сенях.