Неточные совпадения
— Он здоров
и весел…
Все хорошо! А сколько пережито? Не правда ли?
Первый акт уже подходил к концу, но почти
все сидевшие в ложе не обращали на сцену никакого внимания, видимо, приехав не для пьесы, а для того, чтобы как-нибудь
и где-нибудь убить время.
Он знал в подробности
все светские интриги
и историю почти каждой из звездочек полусвета,
и о нем говорили шутя, что если бы он захотел, то мог бы написать такую скандальную хронику, от которой бы содрогнулось даже петербургское общество. Но доктор Звездич умел молчать или, вернее, говорить кстати. Он не мог быть назван скрытным, но
и никогда не говорил того, что могло бы скомпрометировать тех, кто не должен был быть скомпрометированным,
и таким образом не вызывал вражды к себе людей, жизнью которых он жил.
Когда ему придет в голову снова явиться между вами, он сумеет
всех женщин привлечь к себе,
и вы увидите, попомните мое слово, что в один прекрасный день он явится с какой-нибудь молоденькой
и хорошенькой девушкой
и даст ей ход, как
и многим другим.
В это время в театре раздался шепот
и все взоры устремились на ложу, остававшуюся до сих пор пустой.
Остановясь на минуту
и окинув равнодушным взглядом
весь театр, она небрежно опустилась на передний стул
и, опершись локтем на борт ложи, принялась лорнировать публику, видимо, нисколько не интересуясь пьесой, второй акт которой только что начался.
— Ни более, ни менее, мой друг! Она носила массу названий, массу костюмов, говорила на
всех языках Вавилонского столпотворения, но это
все та же женщина: гетера, куртизанка, лоретка, содержанка, кокотка горизонталка; Фрина, Аспазия, Империя, Армида, Цирцея, Ригольбош или Анжель. Это кровопийца, женщина веселья, опустошающая карманы
и притупляющая ум ственные способности — ее сила в животной стороне человека.
— Черт возьми! Я это знаю — одно есть в сто лет. Они на счету, эти исключения. Истинная любовь — это высокое, прекрасное, благородное чувство, удел людей с возвышенным сердцем
и умом — так редка, что в продолжение целых веков сохраняются
и записываются в народной памяти
и истории человечества наряду с величайшими гениями имена избранников судьбы, умевших любить
всем сердцем,
всей душой, умевших жить своею любовью
и умереть за нее.
Последняя, остававшаяся круглый год во
всей своей неприкосновенности, с особым штатом прислуги, находилась в бельэтаже одного из домов Большой Морской улицы
и состояла из девяти комнат, убранных так, как только может придумать причудливая фантазия женщины, обладающей независимым состоянием, тонким вкусом
и при этом не знающей цены деньгам; словом, этот храм Афродиты, как называли квартиру Анжель петербургские виверы, напоминал уголок дворца Алладина из «Тысячи
и одной ночи».
— Это очень понятно, — замечали остряки по поводу последнего сравнения, —
вся обстановка квартиры
и приобретена ценою никак не меньше тысячи
и одной ночи.
— Завтра с курьерским я уезжаю в Москву, приготовьте мой дорожный костюм
и все необходимое. Я пробуду там несколько дней, — сказала она камеристке. — Ни сегодня, ни завтра не принимать никого!
Сделав
все это, она с тем же угрюмым
и несколько суровым выражением лица, не покидавшим ее с самого приезда, прошла в маленькую гостиную, где ожидал ее поздний гость.
— Да, — медленно заговорила она, — нужно уметь прятать концы в воду! Но вы отлично устроились
и, не имея ни гроша за душой, живете так, как будто получаете, по крайней мере, тысяч двенадцать ежегодного дохода. Без вас не обходится ни одно удовольствие, ни один ужин, ни один пикник. Вы бываете в клубах, играете по большой
и вообще… выигрываете. В трудные же минуты вы не забываете меня…
Все это дает вам возможность бывать в свете,
и не
все из порядочных людей решаются не подать вам руки.
—
И все это в продолжение двух недель! — возразила Ирена.
— Это еще не
все. Я не считаю посещений этих магазинов, откуда выходишь точно опьяненная от
всех чудес из шелка, бархата
и кружев. Видишь ли, ma chère, в Петербурге живут вдвое, втрое скорее, чем в провинции
и даже в Москве, там каждая минута так наполнена, что кажется часом, час днем, а дни неделями.
— Ах, какая ты счастливая! — еще раз вздохнув, сказала Ирена, заразившаяся восторженностью своей подруги
и, конечно, не имея возможности разобраться во
всем том, что воображение молодой девушки, а также желание блеснуть перед собеседницей, прибавляло к действительности.
—
И это
все? — с удивлением спросила Юлия.
Все это было сказано с такой поспешностью
и таким тоном, которые придают болтовне молодой девушки сходство с щебетанием птички.
— А меня, — заметила Ирена, становясь
все грустнее
и грустнее, — вместо роскошного дома с мраморными лестницами, прекрасных садов с чудными цветниками, обширного тенистого парка ожидает большая ферма с крышей, покрытой простыми черепицами, загроможденная дворами, где кричат утки, огород, где нет других цветов, кроме бобов, да
и то не турецких!
Юлия, действительно любившая Ирену, забыла ожидавшие ее удовольствия
и вся отдалась горести разлуки.
Говорившая была высокого роста полная женщина на вид далеко не старая, несмотря на то, что такой эпитет давала ей ее юная воспитанница. Одета она была небогато, но очень чисто —
вся в черном, в черной же старушечьей шляпе на голове, с гладко причесанными густыми темно-каштановыми с проседью волосами. По типу лица
и акценту она казалась нерусской.
Вынянчив мать Ирены, Анжелику Вацлавскую, исколесив с ее матерью, которая была артисткой, почти
всю Европу, она
и после смерти последней не теряла из виду Анжелику, которая воспитывалась в Варшаве.
Ирена
всю дорогу была оживленна, рассказывала без умолку своей няне о пансионской жизни, о своей новой подруге Юлии Облонской, расспрашивала о жизни на ферме, о каждом работнике
и работнице в отдельности.
На другой день после приезда Ирена встала очень рано
и чувствовала себя как в лихорадке, так как провела почти
всю ночь без сна.
Перемена в настроении духа Анжелики Сигизмундовны не ускользнула от внимания Ядвиги,
и она поспешила переменить разговор, однако, несмотря на
все свои старания, так
и не смогла возвратить своей старшей воспитаннице радостное настроение первых мгновений.
— Наступили, наконец,
и для меня счастливые часы, которые стоят целых годов: я видела, я целовала мою Рену, я слышала ее невинное щебетанье… Как
все это хорошо. О, если бы это могло так продолжаться всегда, всегда… Как я горячо люблю ее!
— Нет, не жаловалась… этого сказать нельзя… Но видите ли, на нее нападает какая-то грусть; она
все мечтает о Петербурге
и вообще об иной жизни, нежели та, которую она ведет здесь
и в пансионе, — с расстановкой заметила Ядвига.
— Не посоветовала бы я кому-нибудь здесь тереться, — отвечала старая няня,
и в голосе ее послышались грозные ноты. — Я
все насквозь вижу
и в обиду не дам!
Она не спала
всю ночь
и встала очень рано.
Как
все женщины, особенно ее круга, она была очень суеверна
и знала значение снов.
Обе женщины шли некоторое время молча,
и Ирена, вышедшая из дому с улыбкой на устах
и блестевшими глазами, становилась
все угрюмее, раздражалась против самой себя, не понимая тому причины.
Если бы кто-нибудь спросил Ирену, зачем она пошла в лес именно на то место, где была вчера с Анжеликой Сигизмундовной, вопрос этот очень бы смутил ее
и она не знала бы, что на него ответить. Она шла искать того, что ищет всякий, молодой
и старый, во
все времена года, на
всем пространстве земного шара: она шла искать счастья.
Было майское теплое утро. Лес только что пробудился
и стоял
весь залитый солнечными лучами, полный благоухания.
Вся его фигура дышала тем аристократическим благородством, которое приобретается не только воспитанием
и светскою жизнью, но главным образом рождением, породой.
Все манеры незнакомца обличали безупречного аристократа, который скорее убьет, нежели скажет неприличное слово
и сделает резкое движение.
Движением она выразила желание встать. Он сейчас же помог,
и она, опершись на его руку, встала, но ноги у нее
все еще подкашивались.
— Очень редко, она приезжает в Покровское два или три раза в год — не более,
и то
всего на несколько часов, иногда, впрочем, дня на два. Вы знакомы с моею матерью, вам должно быть известно, что ее задерживают в Петербурге серьезные дела…
— Нет… я угадываю. Это весьма естественная забота
всех матерей,
и подобная мысль вам, кажется, приходится по вкусу, что также очень естественно.
—
И тут проводите
все время ваших каникул?
Ирена несколько времени не двигалась с места, поняв, что с этой минуты между ними есть тайна, что он указал ей способ
и возможность свидания. Она не обратила внимания на то, что он не пригласил ее посетить ее подругу — свою дочь; зато она была уверена, что ее сон осуществляется, так как князь Облонский был, казалось ей, именно тот, кого она видела в том сне
и кого ее мать, по
всей вероятности, назначила ей в супруги, не желая ей его назвать. Что касается князя, то он, удаляясь, говорил...
Все уселись на террасе в ожидании князя, удивляясь такой несвойственной ему неаккуратности. Через несколько времени появился
и он.
Все трое мужчин закурили сигары
и принялись за кофе
и ликеры.
— Он прекрасный человек, очень умный, любит нас
всем сердцем, но вместе с тем, он человек светский, еще очень молодой душой, относящийся с большим доверием, что, впрочем, вполне основательно, к правилам чести
и гордости, традиционным в нашей семье,
и также к строгому воспитанию, полученному нами при нашей доброй матери…
— Я буду ясна. Наш отец гордится своим именем; в обыденной жизни он не высказывает этой гордости, но она руководила, руководит
и будет руководить им во
всех важных случаях его жизни.
— Действительно, — с нескрываемой иронией отвечала Юлия, покраснев до ушей. — Было бы несправедливым не установить какую-нибудь разницу между ним
и ими. Виктор Аркадьевич рисковал своей жизнью, спасая жизнь моему шурину, а твоему мужу. Мы
все ему обязаны,
и мы были бы неблагодарными, особенно ты, милая Надя, если бы не относились к нему с исключительным расположением.
— Ты совершенно права, — возразила графиня,
все тем же спокойным тоном. — Я лично отношусь к нему с признательностью, которую ничто не уменьшит… С того дня, когда он спас жизнь моему мужу, он сделался… как бы моим братом,
и мое расположение не изменится к нему… что бы ни случилось.
— Наш отец, — продолжала Надежда Сергеевна, — относится к нему с глубокой признательностью
и исключительным уважением. Если бы пришлось рисковать жизнью, чтобы спасти его, он бы это сделал без малейшего колебания. Если бы нужно было помочь деньгами, влиянием, поверить ему самые важные тайны, оказать ему серьезную услугу, он также бы исполнил
все это, не колеблясь. Но…
— Нет, я только люблю тебя. Я поклялась наблюдать за тобою… на меня напал страх,
и я имею подозрения, я тебя предупреждаю — вот
и все. Я говорю тебе: не иди навстречу несчастью.
— Уж
и никогда!.. Если
все хорошенько попросят… Ты, он тебя всегда слушает… Твой муж… Я, наконец…
Весь наружный фасад был, кроме того, украшен статуями
и барельефами, вышедшими из рук заезжих иностранных художников прошедших времен, забывших подписать свои имена на оставленных бессмертных произведениях.