Неточные совпадения
— Сейчас, боярин, сейчас. Пошел к ней еще о вечерьи;
в память ли тебе
тот чернец-то, что, бают, гадает по звездам? Мудреный такой! Ну, еще боярыня серчала все на него и допрежь
не допускала пред лицо свое, а теперь признала
в нем боголюбивого послушника Божия?
В самом
деле, боярин, уж куда кроток и смирен он! Наша рабская доля — поклонишься ему низехонько, а он и сам также.
— Они,
в том числе и Фома, зачинщики всему
делу, злоумышляют опять поддаться Литве, а у нас с тобой никогда
не лежало сердце к этой челяди.
Днем он
не показывался, заклятый еще святителем Ионой Новгородским, а по ночам прогуливался, если
не на костылях,
то верхом на огненном козле и с таким пронзительным свистом, раздававшимся по всему лесу, что распугивал всех хищных птиц, притаившихся
в гнездах.
— Что ты, боярин! Нам
не во льготу это снадобье, наше рыло
не отворачивается только от пенной браги, да и
то в праздничный
день, а
не в будни [
В описываемое нами время строжайшим указом запрещено было пить
в будни.].
— Ну-ка, старина, что-то сон
не берет, — порасскажи-ка нам теперь о дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О прошлых
делах не так любопытно слушать, как о
тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давича заговорил, будто иную весть
не проглотишь. Небось, говори смело, мы верные слуги московского князя, у нас ведь добро
не в горле останавливается, а
в памяти: оно дымом
не рассеется и глаз
не закоптит.
Но за несколько верст от Москвы крест ему велели спрятать; невеста, как вступила
в Москву, так и объявила, что никогда
не изменяла православию, — и
в тот же
день, 12 ноября 1471 года, была обвенчана с Иоанном Васильевичем
в Успенском соборе митрополитом.
Дело сделалось, покорились даже благоразумные,
в числе которых был и Назарий. Приложили все руки и печати к роковой грамоте и послали ее с богатыми подарками к Казимиру, прося
не одного заступничества, но и подданства,
то есть
того, за что хотели поднять руку на своего законного правителя — Иоанна.
— Суд и правду держу я
в руках. Теперь
дело сделано. С закатом нынешнего
дня умчится гонец мой к новгородцам с записью,
в которой воздам я им благодарность и милость за их образумление. Пусть удивятся они, но когда увидят рукоприкладство твое и вечевого дьяка,
то должны будут решиться. Иначе дружины мои проторят дорожку, по которой еще
не совсем занесло следы их, и тогда уж я вырву у них признание поневоле.
— Врет, прикидывается… Погодите, еще
не то заговорит, а дьявол, который
в него вселился, ишь как корежится! Перехватить ему горло, да и
в воду. Пусть его оттуда освобождают нечистые его побратимы, а мы свое
дело сделаем, благо есть случай.
— И вправду, что же ждать от разбойника? — ворчал Гримм про себя
в минуту раздумья. — Что награбит,
тем и богат, а ведь часто волк платится и своей шкурой. Разве — женитьба? Да где ему! Роберт Бернгард посмышленнее, да и помолодцеватей его, да и у него что-то
не вдруг ладится… А за моего она ни за что
не пойдет, даром что кротка, как овечка, а силком тащить ее из замка прямо
в когти к коршуну — у меня, кажись, и руки
не поднимутся на такое
дело… Дьявол попутал меня взяться за него…
— Тс! Тише, — отвечал голос Гримма, —
не шумите по двум причинам: во-первых, нас могут подслушать, а во-вторых, вы можете разбудить
того удавленника, который завален вон
тем камнем у красного колодца. Видите ли, что-то белеется. А
дело наше приходит к концу. К вечеру, послезавтра, приготовьте рейтаров наших у западной башни, а до
того расположите их
в Черной лощине.
— Трусость наша растеряна по полю, да
не вы ли подобрали ее? — вдруг заговорил до сих пор молчавший дьяк Захарий. — От Волги до моря далеко усыпаны следы новгородские. Наших-то молодцев назвать домоседами? Как грибы растут они перед стенами вражескими, мечи их хозяйничают на чужбине, как
в своих кисах, а самих хозяев посылают хлебать сырую уху на самое
дно. Кто их
не знает,
того тело свербит, как ваши же языки, на острие.
Бояре
в присутствии великого князя всегда говорили между собою
не громко, но четкое ухо его
не пропускало мимо ушей их слова, несмотря на
то, что он порой занимался другим
делом. По его наказу Ощера переряжался
в разные платья и шнырял между народом, причем его обязанностью было
не говорить, а только слушать, держась его же заповеди:
не выпускать, а принимать.
Полки начали собираться под стенами московскими. Из всех мест
то и
дело приходили
в большом числе ратники: их
не приневоливали — они сами шли охотно на службу Иоанна Великого.
— Мы понимает тебя! — продолжал он. — У нас тут кроется и любовь, и отвага, и жалость, и сердоболие, а кто
не чувствует
в себе этого,
тот пусть идет шататься по диким дебрям и лесам со злыми зверями. Ты наш! Мы освобождаем и разрешаем тебя от битвы с твоими кормильцами и даже запрещаем тебе мощным заклятием. Пойдем с нами, но обнажай меч только тогда, когда твою девицу обидит кто словом или
делом.
— Люблю поля вражеские! — воскликнул Пропалый. — Ну, братцы, чур, теперь слушать чутко, глядеть зорко… Если нас
не узнают,
то мы
в одно ухо влезем, а
в другое вылезем из замка, а если
дело пойдет наоборот, зададут нам передрягу, хорошо если убьют, а
то засадят живых
в холодильню.
Темная ночь спустилась над Новгородом. Московские огнеметы
не умолкали и
то и
дело делали бреши
в стенах. Бойницы, строившиеся под надзором Аристотеля, росли с каждым
днем все выше и выше перед новгородцами.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
А отчего? — оттого, что
делом не занимается: вместо
того чтобы
в должность, а он идет гулять по прешпекту,
в картишки играет.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти
дела не так делаются
в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как
в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…»
В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».