Приехав из Белокаменной с небольшими средствами, оставшимися от широкой московской жизни, он в расчетливом и холодном Петербурге далеко не встретил такого радушия, какое оказывала ему старушка Москва, двери гостиных великосветского общества отворялись туго, сердца же петербургских женщин не представляли из себя плохо защищенных касс, какими для красавца-графа
были сердца многих москвичек, а сами отворялись только золотым ключом.
Неточные совпадения
Даже выражение лица его изменилось. Во взгляде старческих глаз появилась уверенность — призрак зародившейся в
сердце надежды. В душе этого старика жила одна заветная мечта, за исполнение которой на мгновение он готов
был отдать последние годы или лучше сказать дни своей жизни, а эти годы и дни, говорят самые дорогие.
— Не знаю,
буду ли я на престоле, но если судьба возведет меня на него, то не удивляйтесь тому, что я начну делать. Вы знаете мое
сердце, но вы не знаете людей, а я знаю, как следует их вести…
— Сегодня утром, они еще в постеле прохлажались, да книжку почитывали, пришел к ним Петр Петрович Беклешев, в мундире и при шарфе, перед крещенским зимним парадом… и говорит ему еще шутя: «Вот, право, счастливец! Лежит спокойно, а мы
будем мерзнуть на вахт-параде». Посидели это они минут с десять и ушли. Дяденька-то ваш Иван Сергеевич опять за книжку взялись, читать стали, как вдруг снова раздался звонок. Я бросился отворять, да так и обомлел, словно мне под
сердце подкатило… Прибыл сам Николай Петрович…
Хотя Виктор Павлович и успокаивал Петровича относительно внезапного увоза дяди генерал-губернатором, но на
сердце у него тоже не
было особенно покойно.
— Он их и достоин; несмотря на свою молодость, он одарен великими качествами ума и
сердца; даже, если то, что я рассказал, и не
было на самом деле, а только слух, который, однако, упорно держится повсеместно в народе, — заметил Беклешов. — Люди лгут и я тоже.
Встреча, оказанная ему в Москве,
была восторжена, и так как
сердце государя
было от природы мягкое, то он
был живо тронут этими выражениями преданности и любви.
— Как отрадно
было здесь моему
сердцу! — сказал ему Павел Петрович. — Московский народ любит меня гораздо более, чем петербургский; мне кажется, что там меня гораздо более боятся, чем любят.
Скрепя
сердце, он вскоре принужден
был примириться с подобным положением его в доме графини, тем более, что он видел, что окружавшие ее поклонники не могут похвастаться даже дружбою с очаровательной хозяйкой.
Говорили, и, может
быть, не без основания, что красавец граф нашел дорогу к
сердцу этого близкого к государю человека через
сердце хорошенькой Генриетты, но граф умел так держать себя относительно госпожи Шевалье, что не давал повода не только убедиться в этом, но даже возбудить малейшее подозрение в ревнивом графе Иване Павловиче.
Она
была так углублена в свое занятие, что не заметила, как дверь ее будуара отворилась и в нее вошел высокий, статный мужчина лет за сорок. Спокойствие, с которым он проник в это святилище артистки, куда стремились мечтами тысячи
сердец петербургских театралов, доказывало, что он здесь завсегдатай, скажем более, хозяин.
Не трудно догадаться, что беседа в кондитерской Гидля с Родзевичем и доклад патера Билли
были тем живительным бальзамом, который уврачевал больное
сердце встревоженного иезуита.
Это «увы»
было так выразительно, что Иван Сергеевич понял, что Полина вычеркнута из
сердца Гречихина навсегда.
— Если это тобой решено бесповоротно, то оборви сразу и не бывай там… Нечего ей и растравлять напрасно
сердце… Это
будет все-таки честнее… А я уже сам как-нибудь постараюсь ее успокоить… Уговорю, утешу… Забудет… Должна забыть. Не стоил ты ее, брат, и не стоишь… Вот что…
То же, что он ощущал теперь в своем
сердце,
было подобно буре среди густого мрака южной ночи, когда бурливое, седое море, клубясь и пенясь, взлетает высокими валами из своей бездонной пропасти и рвется к пропасти неба, где изредка блестят яркие звезды и молниеносные стрелы то и дело бороздят мрачный свод, отражаясь в бушующих волнах.
Он
был всецело отдан во власть женщины, которую он ненавидел до глубины души, а теперь эта ненависть в его
сердце дошла до крайних пределов.
Репутация несчастной женщины с разбитым
сердцем была упрочена за Иреной Станиславовной.
Было, конечно, как это всегда бывает, захвачено ретивыми провинциальными полицейскими чинами несколько «подозрительных девиц», одна даже
была привезена в Петербург, но оказалась дочерью московского купца, бежавшей из-под родительского крова с избранником своего
сердца и частью мошны своего родителя, причем избранник воспользовался последнею, бросил предмет своей страсти на произвол судьбы в одном из губернских городов.
— По
сердцу… Что по
сердцу… Поживете, слюбитесь,
был бы человек обстоятельный, богатый, любил бы да холил вас, — вот и счастье…
Стабровский действительно любил Устеньку по-отцовски и сейчас невольно сравнивал ее с Дидей, сухой, выдержанной и насмешливой. У Диди не
было сердца, как уверяла мисс Дудль, и Стабровский раньше смеялся над этою институтскою фразой, а теперь невольно должен был с ней согласиться. Взять хоть настоящий случай. Устенька прожила у них в доме почти восемь лет, сроднилась со всеми, и на прощанье у Диди не нашлось ничего ей сказать, кроме насмешки.
Неточные совпадения
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович! Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего
сердца: мне нигде не
было такого хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте, моя душенька Марья Антоновна!
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго
сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и
было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в
сердце.
Средь мира дольного // Для
сердца вольного //
Есть два пути.