Аз Тредьяковский, строгий пиита, // Красного слога борзый писец, // Сиречь чья стопно мысль грановита — // Что же бы в рифму?
Русский певец. // Брякну стихами песни похвальны // Ратничкам русским, аки руссак: // Прочь скоротечно, мысли печальны! // Вас не изволю слушать никак;
Неточные совпадения
Панталеоне тотчас принял недовольный вид, нахмурился, взъерошил волосы и объявил, что он уже давно все это бросил, хотя действительно мог в молодости постоять за себя, — да и вообще принадлежал к той великой эпохе, когда существовали настоящие, классические
певцы — не чета теперешним пискунам! — и настоящая школа пения; что ему, Панталеоне Чиппатола из Варезе, поднесли однажды в Модене лавровый венок и даже по этому случаю выпустили в театре несколько белых голубей; что, между прочим, один
русский князь Тарбусский — «il principe Tarbusski», — с которым он был в самых дружеских отношениях, постоянно за ужином звал его в Россию, обещал ему горы золота, горы!.. но что он не хотел расстаться с Италией, с страною Данта — il paese del Dante!
Шубин предложил спеть хором какую-нибудь
русскую песню и сам затянул: «Вниз по матушке…» Берсенев, Зоя и даже Анна Васильевна подхватили (Инсаров не умел петь), но вышла разноголосица; на третьем стихе
певцы запутались, один Берсенев пытался продолжить басом: «Ничего в волнах не видно», — но тоже скоро сконфузился.
Некоторые критики хотели даже в Островском видеть
певца широких
русских натур; оттого-то и поднято было однажды такое беснование из-за Любима Торцова, выше которого ничего не находили у нашего автора.
Пассажиры в поезде говорят о торговле, новых
певцах, о франко-русских симпатиях; всюду чувствуется живая, культурная, интеллигентная, бодрая жизнь…
— Да, опера того… нехороша была, не теперь-с, а была! — отвечал с соболезнованием Фридрих Фридрихович, — но
певцы хорошие все-таки всегда были. Итальянцы там, конечно, итальянцами; но да-с, а я ведь за всех этих итальянцев не отдам вам нашего
русского Осипа Афанасьевича. Да-ас! не отдам! Осипа Афанасьевича не отдам!