Наряду с этими, незабвенными на страницах истории
русской славы трудами светлейшего князя им было совершено нечто еще более колоссальное, доставившее ему наименование Таврического и уже окончательно обессмертившее его имя в истории.
Неточные совпадения
Русские войска покрыли себя неувядаемою
славою под начальством графа Румянцева-Задунайского, назначенного на смену князя Голицына.
Письмо это, кроме того, что несомненно указывает на зоркий и правильный взгляд светлейшего князя на внутреннюю политику
русского государства и его обширные познания в области европейской политики, является также красноречивым доказательством его беззаветной любви к родине и неусыпной заботе о
славе обожаемой им монархини.
В то время, когда
русская армия с нетерпением ждала решительного приказания
идти на штурм Очаковской крепости и роптала на медлительность и нерешительность вождя, когда сотни человеческих жизней гибли от стычек с неприятелем, делавшим частые вылазки и особенно от развившихся в войсках болезней, главнокомандующий жил в главной квартире, окруженный блестящей свитой и целой плеядой красавиц.
— Мы с зятем для возбуждения аппетита вопросы кое-какие шевелили, вдруг вижу: как раз
русский идет, значит — тоже говорун, а тут оказалось, что Григорий знаком с вами.
Но как он вздрогнул, как воспрянул, // Когда пред ним незапно грянул // Упадший гром! когда ему, // Врагу России самому, // Вельможи
русские послали // В Полтаве писанный донос // И вместо праведных угроз, // Как жертве, ласки расточали; // И озабоченный войной, // Гнушаясь мнимой клеветой, // Донос оставя без вниманья, // Сам царь Иуду утешал // И злобу шумом наказанья // Смирить надолго обещал!
Мечтательность, призраки, стремление к чему-то неведомому, надежда на успокоение там, в заоблачном тумане, патриотические чувства, обращенные к
русским шлемам, панцирям, щитам и стрелам, соединение державинского парения с сентиментальностью Коцебу, — вот характеристика романтической поэзии, внесенной к нам Жуковским.
Недолго мне осталось // На свете жить. Земли мне
русской слава, // Свидетель Бог, была дороже власти. // Но, вижу я, на мне благословенья // Быть не могло.
Неточные совпадения
Краса и гордость
русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в
славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство
русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
— Ну полно, Саша, не сердись! — сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты была виновата. Я был виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и
пошел в студию. Удавшаяся фигура уже была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными
Русскими, приехавшими в коляске.
На другой день по своем приезде князь в своем длинном пальто, со своими
русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными воротничками, в самом веселом расположении духа
пошел с дочерью на воды.
Потом
пошли осматривать водяную мельницу, где недоставало порхлицы, в которую утверждается верхний камень, быстро вращающийся на веретене, — «порхающий», по чудному выражению
русского мужика.
Недуг, которого причину // Давно бы отыскать пора, // Подобный английскому сплину, // Короче:
русская хандра // Им овладела понемногу; // Он застрелиться,
слава Богу, // Попробовать не захотел, // Но к жизни вовсе охладел. // Как Child-Harold, угрюмый, томный // В гостиных появлялся он; // Ни сплетни света, ни бостон, // Ни милый взгляд, ни вздох нескромный, // Ничто не трогало его, // Не замечал он ничего.