Весною, в горячее время перед ярмаркой, по вечерам
улицы слободы были обильно засеяны упившимися мастеровыми, извозчиками и всяким рабочим людом —
слободские ребятишки всегда ошаривали их карманы, это был промысел узаконенный, им занимались безбоязненно, на глазах старших.
На
улице с нею здоровались
слободские знакомые, она молча кланялась, пробираясь сквозь угрюмую толпу. В коридорах суда и в зале ее встретили родственники подсудимых и тоже что-то говорили пониженными голосами. Слова казались ей ненужными, она не понимала их. Все люди были охвачены одним и тем же скорбным чувством — это передавалось матери и еще более угнетало ее.
Он умер утром, в те минуты, когда гудок звал на работу. В гробу лежал с открытым ртом, но брови у него были сердито нахмурены. Хоронили его жена, сын, собака, старый пьяница и вор Данила Весовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько
слободских нищих. Жена плакала тихо и немного, Павел — не плакал. Слобожане, встречая на
улице гроб, останавливались и, крестясь, говорили друг другу: