Арест и горестная судьба его произвела, как мы знаем, сильное впечатление на великую княжну. Она долгое время была неутешна о своем любимце, и есть предание, что даже намеревалась принять иноческий сан в Александровском Успенском монастыре. Когда первые порывы грусти прошли, цесаревна почувствовала себя совершенно одинокою среди неблагоприязненного в ней
петербургского двора. В это время она и увидала молодого Розума.
В это время отношения России с Швецией обострились. Возможность войны становилась все более и более вероятной, так как Швеция не могла примириться с потерей провинций на восточном побережье Балтийского моря и собиралась возвратить их силой оружия. Елизавета и Лесток хотели выждать начала войны и воспользоваться смятением, какое вызовет при
петербургском дворе весть о приближении неприятеля, чтобы подать сигнал к восстанию.
Неточные совпадения
Таким образом, когда
двор посещал Малороссию, граф Кирилл Григорьевич, достаточно подготовленный в Кенигсберге, с пестуном своим переехал в Берлин. Здесь младший Разумовский стал учиться под руководством знаменитого Леонарда Эйлера, старого знакомого Теплова по
Петербургской академии, при которой Эйлер профессорствовал четырнадцать лет.
Там начала она строить в 1752 году, с благословения киевского митрополита Тимофея Щербацкого, в честь святого Захария и Елизаветы (тезоименитой благодетельницы семейства ее) каменный двухъярусный собор. При соборе воздвигла она и каменную колокольню, по образцу той, которая находится в Киево-Печерской лавре. Глуховский
двор был миниатюрной копией
двора петербургского.
Весной 1754 года
двор из Москвы переехал в Петербург. За
двором последовал и гетман с семейством и со свитой. Он снова поселился в хоромах своих на Мойке, тогда еще деревянных, и снова стал принимать у себя все
петербургское общество.
«Молодой
двор», повторяем, составлял центр, на который было обращено внимание не только политиков того времени и высших придворных сфер, но и вообще всего
петербургского общества.
Такое было положение «молодого
двора» вообще и в частности великой княгини Екатерины Алексеевны в придворных
петербургских сферах. Даже самые ловкие и юркие придворные чувствовали себя в положении пловцов посреди реки, недоумевающих, к которому берегу им пристать. Наружное спокойствие водной поверхности у обоих берегов казалось им зловещим и могущим скрывать глубокий омут.
Приближались рождественские праздники. Обычная сутолока
петербургской жизни увеличилась. На улицах было видно больше пешеходов, разнородные экипажи, кареты, возки и сани то и дело сновали взад и вперед. Гостиный
двор, рынки и магазины были переполнены. В домах шла чистка и уборка, словом, предпраздничная жизнь била живым ключом, и не только в городе, но в предместьях.
Высшее наблюдение за новым великим приорством было предоставлено гроссмейстеру мальтийского ордена и его полномочному министру, находящемуся при
петербургском дворе, а все военные вопросы, относящиеся к русскому приорству, должны были быть разрешаемы на Мальте или гроссмейстером, или орденским капитулом.
Возбуждаемая советами бежавших конфедератов и подстрекаемая Францией, Порта потребовала у
петербургского двора немедленного очищения Польши, а потом, не дождавшись ответа и схватившись за случайное сожжение пограничного своего местечка Бонты русскими войсками, преследовавшими конфедератов, объявила России войну.
Неточные совпадения
Деревенское утро давно прошло, и
петербургское было на исходе. До Ильи Ильича долетал со
двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих голосов; пенье кочующих артистов, сопровождаемое большею частию лаем собак. Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные голоса всевозможные продукты.
Зверева (ему тоже было лет девятнадцать) я застал на
дворе дома его тетки, у которой он временно проживал. Он только что пообедал и ходил по
двору на ходулях; тотчас же сообщил мне, что Крафт приехал еще вчера и остановился на прежней квартире, тут же на
Петербургской, и что он сам желает как можно скорее меня видеть, чтобы немедленно сообщить нечто нужное.
Хозяйка была
петербургская старого завета grande dame, [Светская женщина,] бывшая фрейлина Николаевского
двора, говорившая естественно по-французски и неестественно по-русски.
Прошло два года. На
дворе стояла сырая, ненастная осень; серые
петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица была неопрятна, и вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны были в это время картины людных мест города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов
Петербургской стороны.
После него в состав «большого
двора» входили служащие главной
петербургской конторы, как стоявшие ближе других к особе заводовладельца, этому источнику заводского света: управляющий конторой, заведующий счетной частью и т. д.