Снова раздаются тихие шаги под деревьями,
шорох ветвей, тяжелые вздохи, бегущие тени и журчанье реки, которое отчасти заглушало эти звуки. Из середины толпы, освещенной луной, слышались жалобные стоны.
Он знал, что еще рано, что его окно открыто —
шорох ветвей раздавался отчетливо и близко, ничем не отдаленный и не прикрытый.
Я не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь в столовую хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь в него, очень ясно наконец слышалось: «батюшки, я зябну!» Я знаю, что многим очень не нравится этот звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею, низенькой комнаткой, озаренной свечкой в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное окно, на стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и дальнюю реку своими раскатами, страхом и
шорохом ветвей… и Боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний!
Неточные совпадения
Одно из двух окон в сад было открыто, там едва заметно и беззвучно шевелились
ветви липы, в комнату втекал ее аптечный запах, вползали неопределенные ‹
шорохи?›, заплутавшиеся в ночной темноте.
При звуке его сухого голоса она, с удивлением, взглянула в лицо ему и стала молча, внимательно слушать его суровые, почти карающие слова. Он доказывал ей, как развращает ум эта, излюбленная ею, литература, искажающая действительность, чуждая облагораживающих идей, равнодушная к печальной правде жизни, к желаниям и мукам людей. Голос его резко звучал в тишине леса, и часто в придорожных
ветвях раздавался тревожный
шорох — кто-то прятался там.
Кругом опять вошла в колею жизнь пустыни. Орлята и коршуны заливались своим свистом и ржанием, переливчатым и неприятным, по
ветвям лиственниц ходил ленивый
шорох, и утки, забыв или даже не зная о недавней тревоге, опять лежали черными комьями на гладкой воде озера.
Вдруг слышит он направо, за кустом // Сирени,
шорох платья и дыханье // Волнующейся груди, и потом // Чуть внятный звук, похожий на лобзанье. // Как Саше быть? Забилось сердце в нем, // Запрыгало… Без дальних опасений // Он сквозь кусты пустился легче тени. // Трещат и гнутся
ветви под рукой. // И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой // Обнявшися в тени цветущей вишни, // Иван Ильич… (Прости ему всевышний!)
«Уж в замке проснулись; // Мне слышался
шорох и звук голосов». — // «О нет! Встрепенулись // Дремавшие пташки на
ветвях кустов». — // «Заря уж багряна». // «О милый, постой». — // «Минвана, Минвана, // Почто ж замирает так сердце тоской?»