— Ваш муж, сударыня, не так выразился, — отвечал генерал Ганнибал, — не говорил я не перечить хотению ребенка,
ни в жизнь такой нелепости не скажу…
Неточные совпадения
— Но он слабого сложения, — продолжал Василий Иванович, — и я ежеминутно опасаюсь за его здоровье и даже за самую
жизнь… Он совсем не бережет себя и, несмотря
ни на какую погоду, бегает по полям и лесам, купается даже
в заморозки.
Тут Александр Васильевич Суворов впервые видел русские войска
в настоящем деле, и
в душе его сложилось убеждение, что с ними можно легко победить весь мир. Тут впервые назвал он русского солдата «чудо-богатырем» и это название сохранил за ним всю свою
жизнь, так как не имел случая
ни разу убедиться
в его неправильности. Русские дрались с тем сознательным одушевлением, которое уже одно дает верный залог победы.
Генерал Берг тоже отозвался о нем с большой похвалой, как отличном кавалерийском офицере, который быстр
в рекогносцировке, отважен
в бою и хладнокровен
в опасности. Были, конечно, люди, которые приписывали все подвиги Суворова отчасти счастью, отчасти удали, не щадившей
ни своей,
ни чужой
жизни. Но этот змеиный шип во все времена и у всех народов раздавался и раздается вокруг великих людей.
— Ужели
ни один из этой раболепной толпы ваших поклонников не пробуждал
в вас никогда
ни искорки чувства? — спросил княжну Александру Яковлевну во время одного из балов Сигизмунд Нарцисович, с которым она сблизилась во время лета, при
жизни под одной кровлей, и оценила
в нем его практический ум и, как казалось ей, прямой взгляд на
жизнь и на людей.
Неурядицы семейной
жизни «знаменитого Суворова» не были
ни для кого тайной. Сам Александр Васильевич охотно всем и каждому рассказывал о своей женитьбе, совместной
жизни с женой и разрыве, вдаваясь при этом
в малейшие подробности.
Поселясь
в Кончанском, Александр Васильевич, всегда верный себе, не изменял прежнего образа
жизни, не имел
ни одного зеркала
в доме, спал на сене, вставал
в 2 часа пополуночи, окачивался летом и зимой водой со льдом, пил чай, обедал
в 8 часов утра. После обеда отдыхал,
в четыре часа снова пил чай и
в 10 часов ложился спать.
В знойный день он ходил с открытой головой, по субботам считал долгом париться
в жарко натопленной бане.
Бальзаминов. Что сон! Со мной наяву то было, что никому
ни в жизнь не приснится. У своей был… и у той был, что сваха-то говорила, у Белотеловой, я фамилию на воротах прочел, как выходил оттуда; а туда через забор…
— Нет, ничего. Я сам увижусь. Мне жаль Лизу. И что может посоветовать ей Макар Иванович? Он сам ничего не смыслит ни в людях,
ни в жизни. Вот что еще, мой милый (он меня давно не называл «мой милый»), тут есть тоже… некоторые молодые люди… из которых один твой бывший товарищ, Ламберт… Мне кажется, все это — большие мерзавцы… Я только, чтоб предупредить тебя… Впрочем, конечно, все это твое дело, и я понимаю, что не имею права…
Неточные совпадения
Стародум. От двора, мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться
ни того,
ни другого. Рассудил, что лучше вести
жизнь у себя дома, нежели
в чужой передней.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи
ни полезными,
ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны
в смысле наилучшего человеческой
жизни наполнения.
Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности
ни мелькать,
ни заставать врасплох (
в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял
в своей памяти военные сигналы.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди.
Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили
в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами
жизни. Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его
ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того,
в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же
жизнь Свияжских была
в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.