— Я вас отлично понимаю, скажу больше, я преклоняюсь перед вашим умом; такого человека, как князь, нельзя было и привязать к себе иначе, как постоянным страхом потери, постоянною опасностью в любви, вы артистически выполнили вашу задачу, вы исправили неисправимого, вы
привязали его к себе, как собаку… За это вас честь и слава! Но довольно… Всему есть границы, даже собачьему долготерпению… Вам, как умной женщине, следует это помнить.
Неточные совпадения
Отказ отдать подлинную исповедь еще более утвердила его в мысли о необходимости
привязать к себе эту, все-таки опасную для него женщину.
«Однако, он не на шутку ее любит, это серьезно! — думал он дорогой
к Боровиковым. — Что может сделать умная женщина! Кутилу, развратника, менявшего женщин как перчатки,
привязать к себе, как собаку! Теперь он всецело в ее руках! Она может сделать его счастливым, если любит на самом деле, или погубит окончательно, если играет только в любовь, но во всяком случае относительно его она — сила. Это надо принять
к сведению».
— То есть, может быть, вы хотите воскресить в нем все прежние беспокойства, чувство долга, всю «тоску по своим обязанностям» (как вы сами давеча выразились), для того чтоб этим снова
привязать его к себе по-старому.
Этот человек сразу и крепко
привязал меня к себе; я смотрел на него с неизбывным удивлением, слушал, разинув рот. В нем было, как я думал, какое-то свое, крепкое знание жизни. Он всем говорил «ты», смотрел на всех из-под мохнатых бровей одинаково прямо, независимо, и всех — капитана, буфетчика, важных пассажиров первого класса — как бы выравнивал в один ряд с самим собою, с матросами, прислугой буфета и палубными пассажирами.
Неточные совпадения
Девочка, его ребенок, была так мила и так
привязала к себе Анну с тех пор, как у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко вспоминала о сыне.
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае
к балке кушак
привязал, петлю сделал; стал на обрубок и хочет
себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
Я сел; лошади вдруг стали ворочать назад; телега затрещала, Затей терялся; прибежали якуты; лошади начали бить; наконец их распрягли и
привязали одну
к загородке, ограждающей болото; она рванулась; гнилая загородка не выдержала, и лошадь помчалась в лес, унося с
собой на веревке почти целое бревно от забора.
Очутившись в доме своего благодетеля и воспитателя, Ефима Петровича Поленова, он до того
привязал к себе всех в этом семействе, что его решительно считали там как бы за родное дитя.
На одном из губернаторских смотров ссыльным меня пригласил
к себе один ксендз. Я застал у него несколько поляков. Один из них сидел молча, задумчиво куря маленькую трубку; тоска, тоска безвыходная видна была в каждой черте. Он был сутуловат, даже кривобок, лицо его принадлежало
к тому неправильному польско-литовскому типу, который удивляет сначала и
привязывает потом; такие черты были у величайшего из поляков — у Фаддея Костюшки. Одежда Цехановича свидетельствовала о страшной бедности.