Неточные совпадения
Вся эта обстановка напоминала фон Зееману годы его юности, и он мысленно стал переживать эти минувшие безвозвратные годы, все испытанное им, все им перечувствованное, доведшее его до смелой решимости вызваться прибыть сегодня
к графу и бросить ему в
лицо жестокое, но, по убеждению Антона Антоновича, вполне заслуженное им слово, бросить, хотя
не от себя, а по поручению других, но эти другие были для него дороже и ближе самых ближайших родственников, а
не только этой «седьмой воды на киселе», каким приходился ему ненавистный Клейнмихель.
Талечка, на самом деле, и по наружности, и по внутреннему своему мировоззрению была им. Радостно смотрела она на мир Божий, с любовью относилась
к окружающим ее людям, боготворила отца и мать, нежно была привязана
к Лидочке, но вне этих трех последних
лиц, среди знакомых молодых людей, посещавших, хотя и
не в большом количестве, их дом,
не находилось еще никого, кто бы заставил
не так ровно забиться ее полное общей любви ко всему человечеству сердце.
Это был высокий, худощавый старик, с гладко выбритым выразительным
лицом и начесанными на виски редкими седыми волосами. Только взгляд его узко разрезанных глаз производил неприятное впечатление своею тусклостью и неопределенностью выражения. Если справедливо, что глаза есть зеркало души, то в глазах Павла Кирилловича ее
не было видно. Вообще это был человек, который даже для близких
к нему людей,
не исключая и его единственного сына, всегда оставался загадкой.
Настасья Федоровна беспокойно ходила взад и вперед по довольно обширной комнате, меблированной
не без комфорта, уже несколько раз проходила то
к тому, то
к другому окну, вглядывалась во тьму январского позднего вечера и чутко прислушивалась. На ее красивом
лице было написано нетерпение ожидания.
Среди прежних благодетельствованных графинею
лиц настоящих несчастных, которые бы решились отправиться
к самому графу за помощью,
не оказалось, хотя многих из них графиня
не замедлила уведомить о желании его сиятельства.
Зарудин тихо опустился на колени возле ее стула. Его
лицо было обращено
не к ней, а
к тонувшему в церковном полумраке алтарю…
Она осторожно вышла из спальни, прошла в переднюю комнату и, как была в одном платье, вышла на двор и пошла по направлению
к дому, обогнула его и направилась
к заднему крыльцу. Мелкий, недавно выпавший снег хрустел у нее под ногами и знобил ноги, одетые в легкие туфли, резкий ветер дул ей в
лицо, но она
не чувствовала холодка. Твердою поступью взошла она на заднее крыльцо, открыла
не запертую дверь и вошла в заднюю переднюю, через две комнаты от которой находилась комната помощника управляющего.
Окружив себя
лицами, враждебными всесильному графу, он увидал, что эти
лица далее глумления над царским любимцем «за стеною»
не идут и от них ему нечего ждать нужной протекции, а между тем, чувствовать себя выкинутым за борт государственного корабля для честолюбивого Зарудина стало невыносимым, и он решил обратиться
к тому же, как он уверял всех, злейшему врагу его — графу Аракчееву.
Вследствие этого он
не покидал Зимнего дворца, куда перенес свою резиденцию с 27 ноября, заперся там в своих комнатах, и лишь немногие
лица имели
к нему доступ.
Близкая соседка Погореловой Ольга Николаевна Хвостова была ее давнишней и задушевной приятельницей.
Не раз Ираида Степановна обращалась
к ней за более крупными суммами, которых
не имела в своем распоряжении, но которые были нужны для поддержки того или другого
лица, могущего поправить свои дела при своевременной помощи, и никогда
не встречала отказа. Возвращенные деньги Погорелова в тот же час отправляла
к Хвостовой.
Поэтому-то граф
не любил новых
лиц, нарушавших его уединение, и хотя любезно, но холодно принимал некоторых офицеров военных поселений, приезжавших
к нему по старой памяти «на поклон».
Кружок графа состоял из немногих
лиц: священник отец Иван, Федор Карлович фон Фрикен, продолжавший и после падения графа сохранять
к нему чисто сердечную привязанность, домашний врач графа Семен Павлович Орлицкий, и два-три офицера из тех, которые, зная слабость Алексея Андреевича, даже беглым взглядом
не обращали внимания на Татьяну Борисовну.
Марья Валерьяновна повернула свое
лицо к говорившей, но взгляд ее совершенно безучастно скользнул по Софье Сергеевне, — она, видимо, ничего
не слыхала, или
не поняла, что та говорила ей, продолжая укачивать ребенка, напевая какие-то заунывные на самом деле, но выражению жены станционного смотрителя, выматывающие всю душу мотивы.
— Вы, может быть, думаете, что я сошел с ума, — ну, так знайте же, что
не далее, как час тому назад, я
лицом к лицу встретился с Екатериной Петровной Бахметьевой на Кузнецком мосту… Я всегда говорил, что она жива, вот и вышло по-моему…
— Разве ты
не помнишь, что тело ее
не было найдено… — снова,
не переставая волноваться, заговорил Николай Павлович. — Я тогда же говорил, что я уверен, что она жива, и вот сегодня я ее встретил, наверное,
лицом к лицу…
Николай Павлович, несколько успокоившись и усевшись в кресло, рассказал им, что идя
к ним, они с Кудриным проходили по Кузнецкому мосту; вдруг у одного из магазинов остановились парные сани и из них вышла молодая дама, которая и прошла мимо них в магазин. Эту даму Николай Павлович разглядел очень пристально, так как свет из окон магазина падал прямо на ее
лицо и готов прозакладывать голову, что это была
не кто иная, как Екатерина Петровна Бахметьева.
В ригу
к покойникам и
к гауптвахте, где содержалось довольное число
лиц, мятежники приставили,
не доверяя резерву, караул от себя, вооруженный, за неимением ружей, дрекольями, — и этим окончился кровавый день 16 июля 1831 года.
Участь ее была решена им тогда же, тем более, что она,
к тому же, знала его прошлое, знала его
не Зыбиным, а Талицким — это была ее вторая вина и вторая причина быть стертой с
лица земли.
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся,
не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! //
Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся
к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Ни в фигуре, ни даже в
лице врага человеческого
не усматривается особливой страсти
к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.