Неточные совпадения
— Когда? — вступилась
мать. — Обещанного три года ждут, ишь какой прыткий, годок, другой обождешь, а
то так я тебя, малыша, в Петербург к чужим людям и отдам.
Семья эта,
то есть члены ее, жившие в Петербурге, состояла из старика отца, упомянутого Федора Николаевича, его жены, женщины лет за пятьдесят, Дарьи Алексеевны, и дочери «Талечки», как сокращенно звали ее отец и
мать.
Она же была первая в ходатайстве перед
матерью о помощи как своим, так и чужим людям, впавшим в
ту или другую беду, в
то или другое несчастье.
Круг знакомых хотя и был довольно большой, но состоял преимущественно из подруг ее
матери — старушек и из сослуживцев ее отца — отставных военных. У
тех и других были свои специальные интересы, свои специальные разговоры, которыми не интересовалась и которых даже не понимала молодая девушка.
— И вечно ты,
мать, с экивоками и разными придворными штуками, — с раздражением в голосе отвечал он. — Знаешь ведь, что не люблю я этого, не первый год живем. «Отвадить по-деликатному или
матери сказать», — передразнил он жену. — Ни
то, ни другое, потому что все это будет иметь вид, что мы боимся, как бы дочернего жениха из рук не выпустить, ловлей его пахнет, а это куда не хорошо… Так-то,
мать, ты это и сообрази… Катя-то у нас?
В молодости, кроме
того, Павел Кириллович был сильный брюнет, Николай же Павлович, как и его
мать, — темный шатен.
Потеряв не так давно свою
мать, оставившую ему, как единственному сыну, — отца он лишился ранее, — хорошее независимое состояние, он выхлопотал себе перевод в
тот гвардейский полк, где служили Николай Павлович и Кудрин, и сразу почувствовал к ним род немого обожания.
Наталья Федоровна тоже часто задумывалась о причинах совершенного непосещения их дома молодым Зарудиным, но вместе с
тем и была довольна этим обстоятельством: ей казалось, что время даст ей большую силу отказаться от любимого человека, когда он сделает ей предложение, в чем она не сомневалась и что подтверждалось в ее глазах сравнительно частыми посещениями старика Зарудина, их таинственными переговорами с отцом и
матерью, и странными взглядами, бросаемыми на нее этими последними.
То, что отцу и
матери известно все, что произошло между ней, Катей Бахметьевой и Николаем Павловичем, для Талечки было ясно из
того, что
мать старалась всячески отдалять ее от этой подруги.
Значит, молодой Зарудин передал все Павлу Кирилловичу, а
тот ее отцу и
матери, а Николай Павлович, умозаключала она, мог передать все отцу только при просьбе о согласии на брак с нею.
Горячо молилась Наталья Федоровна о
том же перед образом Божьей
Матери, старинного письма, висевшем в ее комнате.
Вследствие такого взгляда на супружество, он выбирал своих фавориток из низшего общественного круга, и сам оставался холостым, несмотря на
то, что ему было, как мы уже сказали, около сорока лет. Это обстоятельство сильно беспокоило его
мать, которой он был любимым детищем и предметом ее гордости. В письмах к нему она употребляла все свое красноречие, чтобы убедить его жениться, но убеждения
матери действовали мало.
Тому, что Наталья Федоровна не знала о существовании знаменитой фаворитки своего мужа, о чем знала и говорила вся тогдашняя Россия и даже Европа, она была обязана замкнутости своей девичьей жизни; отец и
мать не решились посвятить ее в это, даже когда она сделалась невестою графа, причем первый ограничился, как мы видели, коротким объяснением с Алексеем Андреевичем, две горничные Натальи Федоровны, перешедшие с нею в дом графа, также находились относительно Минкиной в полной неизвестности.
Только четверо лиц светлыми точками блестели на темном горизонте ее прошлого: это был ее отец,
мать, Зарудин и Кудрин, несмотря на
то, что последнего она видела всего несколько раз.
От понесенного потрясения Мавру Сергеевну Бахметьеву разбил паралич, но, несмотря на это, с ее дочери взяли подписку в
том, что она обязуется наблюдать, чтобы ее душевно больная
мать не обеспокоила „известную особу“ своими нелепыми требованиями.
Не спросила она мужа и о
том, уехала ли из Грузина Екатерина Петровна Бахметьева. Не видя, впрочем, на панихидах Мавры Григорьевны, она вскользь выразила
матери свое недоумение по этому поводу, а
та ей на скорую руку рассказала о болезни старухи и о ходивших слухах о поведении молодой девушки.
Плача на груди
матери, она не давала ей в настоящее время повода для расспросов о причине, так как старуха думала, что они вместе оплакивают дорогого усопшего. Не знала Дарья Алексеевна, что ее дочь плачет вместе с
тем и о похороненном ее счастье.
Ряд нравственных потрясений, обрушившихся на несчастного Николая Павловича Зарудина со дня злополучного свидания его с Натальей Федоровной на 6 линии Васильевского острова до получения им рокового пригласительного билета на свадьбу графа Аракчеева, довели его, как мы уже знаем, до неудавшегося, к счастью, покушения на самоубийство и разбили вконец его и без
того хрупкий и нервный, унаследованный от
матери организм.
Образ действий Дарьи Алексеевны Хомутовой и графини Аракчеевой по отношению к молодой Бахметьевой не остался без подражателей среди знакомых Екатерины Петровны. Все они постепенно отшатнулись от нее вскоре после похорон ее
матери и в особенности, когда слух о
том, что она будет жить под одной кровлей со своим «кузеном» Талицким, пользовавшимся весьма нелестной репутацией, подтвердился на деле.
Посещения графа были хотя редки — он отговаривался делами — но все же приятно щекотали самолюбие Екатерины Петровны, и сладость этой связи для нее увеличилась еще
тем, что ей казалось, что она мстила ее бывшей подруге Талечке и старухе Хомутовой, поведение которых на похоронах ее
матери она не могла ни забыть, ни простить.
В
том самом углу гостиной, где некогда притаившись любила играть в куклы маленькая Лидочка, теперь тоже сиживал, окруженный игрушками, хорошенький белокурый мальчик с блестящими черными глазами, восьмилетний сын супругов фон Зееман — «Тоня», Антон Антонович II, как в шутку называли его отец и
мать.
Когда в Москве узнали, что граф Аракчеев отклонил намерение государя Александра Павловича сделать его
мать, Елизавету Андреевну Аракчееву, статс-дамой, и пожаловать ей орден святой Екатерины,
то даже эта скромность стоявшего на вершине власти человека была истолкована досужими москвичами как следствие необычайного, будто, самомнения Аракчеева.
— Да разве можно служить вблизи этого изверга, — начал Петр Валерианович и около часа рассказывал
матери все
те нелепые басни, которые ходили про жестокого временщика, как в
то время многие называли графа Аракчеева.
— Не служба, а жизнь. Кто не знает графа, этого жестокого и жесткого человека, у которого нет сердца, который не оценивает трудов своих подчиненных, не уважает даже человеческих их прав, — с горячностью произнес Петр Валерианович, почти до слова повторяя все
то, что он несколько дней
тому назад говорил своей
матери.
Граф Алексей Андреевич любил его и ласкал, не раз он сиживал у него на коленях, но Миша дичился и боялся его, всеми силами стараясь избегать, особенно после
той сцены, памятной, вероятно, читателю, когда граф чуть было не ударил ногой в лицо лежавшую у его ног Настасью Федоровну, которую ребенок считал своею
матерью.
Делать было нечего и Шумский решил обратиться за разъяснением мучившего его рокового вопроса к
тем, которых считал своими отцом и
матерью, к графу Аракчееву и Настасье Федоровне.
Марья Валерьяновна, конечно, не высказала своей
матери своего мнения о Зыбине и своего желания, чтобы он бывал в их доме, но после
того, как он не был принят, сделав визит, вдруг сделалась скучна и задумчива.
Девушка была до
того прелестна, что Ольга Николаевна не могла не похвалить ее со свойственною
матери гордостью.
Марья Валерьяновна была лакомым куском для «прогоревшего негодяя», но только в смысле обладательницы богатого приданого, а между
тем, это приданое зависело, согласно воли покойного Хвостова, от согласия
матери на ее брак.
— Тогда… тогда… нам придется уехать за границу… без благословения церкви… благословения, препятствием к которому была не кто иная, как… родная
мать… Я решусь сделаться любовником вашей дочери только вследствие вашей же настойчивости… Нам нужно же, кроме
того, и ваше согласие… ваша дочь…
Не без сильного сопротивления согласился он принять на себя управление государственными делами во время этого междуцарствия и
то, уступив лишь просьбам, даже приказаниям своей
матери.
Он вместе с императрицей-матерью вошел в
ту комнату, где находился великий князь Михаил Павлович. Между нею и ее детьми произошел продолжительный и интимный разговор.
По совету своей
матери, он объявил, что примет корону в
том случае, если цесаревич еще раз положительным образом объявит свое формальное отречение от Российского престола.
Через три дня императрица-мать выразила желание, чтобы великий князь Михаил снова отправился в Варшаву и употребил все усилия для
того, чтобы побудить цесаревича немедленно приехать в Петербург.
Как живая, стояла она перед ним сперва ребенком, затем взрослой девушкой, такой, какая она была в
тот роковой день, когда он видел ее последний раз в доме ее
матери.
Ей вспомнился рассказ Василия Васильевича о несчастной
матери — Ольге Николаевне Хвостовой, лишившейся своих обоих детей. Она живо вообразила себе
ту радость при встрече с сыном, которая наполнит сердце старушки, разделяла заранее с нею эту радость.
Василий Васильевич в
том же письме восторженно описывал графиню Наталью Федоровну Аракчееву, ее участие во время его болезни, ее хлопоты за него перед ее всесильным мужем и просил
мать молиться за нее.
В
тот же вечер она написала Василию Васильевичу письмо, полное нежных утешений, скрыв от него, что причиной смерти его
матери было полученное известие о его преступлении.
Цыганская кровь, между
тем, кровь
матери, как уверяли сестры Минкиной, клокотала, как говорится, во всю в этом ребенке.
Мысли о
том, что она, может быть, спасет эту несчастную и доставит ее к ее
матери, наполнили душу графини
тем радостным чувством, которое для доброго человека является лучшим вознаграждением за доброе дело, и она, мысленно укорив себя за мгновенную слабость, также мысленно возблагодарила Бога, что он привел ее в этот дом одновременно с пребыванием в нем Марьи Валерьяновны.
— Если это жена ее сына,
то я, наверное, завтра увижу ее и разочарую Николая Павловича… Надеюсь, что вы не сердитесь на меня, что я без спросу решилась привезти несчастную сюда, чтобы иметь время подготовить не менее несчастную
мать к роковой встрече с безумной, еле живою дочерью…
Разбившая там, в этом далеком омерзительном прошлом, окончательно две жизни — Хомутовой и Зарудина, буквально убившая свою
мать, разве теперь она не разбила жизни любящему и любимому ею человеку — ее мужу. Если все откроется,
то брак ее, совершенный под чужим именем, не будет действительным.
Покойницу, между
тем, обмыли, одели и положили на стол в
той самой зале, где не более десяти лет
тому назад восторженно любовались ее красотой ее
мать и влюбленный в нее кузен Хрущев перед поездкой на загородный летний бал — бал, решивший ее участь.
Когда злодеи арестовали ротных командиров,
то мать одного и жены обоих, не страшась опасности, не отставали от них до самой гауптвахты.
Со своею
матерью и родственниками он виделся часто — они жили в деревне Пролета, верстах в двенадцати от
того села, где жил голова.