Неточные совпадения
Вся эта обстановка напоминала фон Зееману годы его юности, и он мысленно стал переживать эти минувшие безвозвратные годы, все испытанное им, все им перечувствованное, доведшее его
до смелой решимости вызваться прибыть сегодня к графу и бросить ему в лицо жестокое, но, по убеждению Антона Антоновича, вполне заслуженное им
слово, бросить, хотя не от себя, а по поручению других, но эти другие были для него дороже и ближе самых ближайших родственников, а не только этой «седьмой воды на киселе», каким приходился ему ненавистный Клейнмихель.
Она начинала припоминать во всех мельчайших подробностях его
слова, его взгляды, и все, что
до сих пор оставалось ею незамеченным, непонятным, становилось для нее совершенно ясным, било в глаза своею рельефностью.
Далее из рассказа старика Зарудина оказывалось, что в районе той губернии, где он начальствовал за последнее время, находилось имение графа Аракчеева. Земская полиция приходила часто в столкновение с сельскими властями, поставленными самим графом и отличавшимися, по
словам Павла Кирилловича, необычайным своеволием, так как при заступничестве своего сильного барина они рассчитывали на полную безнаказанность. Некоторые из столкновений дошли
до сведения графа и последний написал к Зарудину письмо.
— Она прощает меня! Слышите, она прощает меня! — взволнованная
до крайности девушка почти выкрикнула эти
слова. — Ей надо было вмешаться в это дело, вызваться ходатайствовать за меня перед ним, вероятно, лишь для того, чтобы вырвать у него признание. Она, конечно, довольна, а теперь лицемерно плачет передо мной и даже решается говорить, что она меня прощает, когда я, наконец, срываю с нее постыдную маску.
«Положим, говорят, она снисходит и
до более низших лиц, но, быть может, во-первых, это только досужая сплетня, и, во-вторых, все-таки он стоит выше дворового молодца, с которым подвластная распорядительница грузинской вотчины могла совершенно не церемониться и мимолетная связь с ним не оставляла и следа, а лишь взысканный милостью домоправительницы за неосторожное
слово мог рисковать попасть под красную шапку или даже в Сибирь…»
— А то какая же, разве не знаешь!.. Раба,
до гроба раба твоя, хочешь — со щами ешь, хошь — с маслом пахтай… ни
слова не скажу, все снесу безропотно и ласку, и побои от руки твоей, родимый мой.
Видя, что государь слишком расстроен, Аракчеев ни
слова не ответил ему, но решился обратиться к императрице Елизавете Алексеевне и упросил ее убедить ее венценосного супруга подождать
до зимы. Биньон говорит, будто бы они на коленях умоляли государя не заключать мира, и он согласился.
«Она наверное не выйдет, а впрочем, может быть…» — гвоздем сидели в его голове
слова Кудрина, и не покидали его
до самого того момента, когда он на другой день, вместе с Андреем Павловичем, позвонил у подъезда заветного домика на Васильевском острове.
— Никто ничего не знает, кроме графа! — снова понизив
до шепота голос при произнесении последних
слов, сказал городничий.
«В Вильне мы найдем кучера! — припоминал он
слова Зыбина. — Значит, появится свидетель, следовательно, надо это сделать
до Вильны. Может быть, можно избежать… Нет… надо… необходимо… неотложно».
До слуха присутствовавших, освободивших место залы, где стояли эти трое людей — и то только
до ближайших долетели следующие
слова государя...
Возвратившись домой в замок Кейстута, государь немедленно послал за статс-секретарем Шишковым и приказал тотчас же написать приказ по войскам и рескрипт фельдмаршалу князю Салтыкову, требуя непременно, чтобы в последнем были помещены
слова о том, что он не положит оружия
до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
Шумский пришел в церковь. Служба только что началась. Его поразил необыкновенный напев иноков Юрьева монастыря — они пели тихо, плавно, с особенными модуляциями. Торжественно и плавно неслись звуки по храму и медленно замирали под высокими его сводами. Это был не гром, не вой бури, а какой-то могущественный священный голос, вещающий
слово Божие.
До глубины души проникал этот голос и потрясал все нервы.
Справедливость, впрочем, заставляет нас заметить, что
до рокового 1825 года совещания представителей молодого офицерства были в рамке благочестивых пожеланий и, быть может, не своевременных, неосуществимых, но, в строгом смысле
слова, не преступных проектов.
— Какая там блажь, Настя, это любовь, понимаешь, любовь, чувство, которым живет все в мире, и которое повелевает всеми, от царя
до нищего, перед ней все равны и все ничтожны, — разразилась Татьяна Борисовна
слово в
слово заученною тирадою из романа. — Понимаешь?
Она дописала
до последнего
слова.
Услышав этот крик, рядские сбежались и, не говоря ни
слова, начали немилосердно бить проезжего, и, наконец, всей ватагой, человек
до сорока, привели прямо к губернатору, для поступления с ним как со злодеем-отравителем.
— Петр Федоров от страха ни жив, ни мертв — тоже
слова не скажет. Знает кошка, чье мясо съела… Ну, да я
до него доберусь…
Неточные совпадения
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо
до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен…
Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Разумеется, Угрюм-Бурчеев ничего этого не предвидел, но, взглянув на громадную массу вод, он
до того просветлел, что даже получил дар
слова и стал хвастаться.
Из всех этих
слов народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти
слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный
до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Стало быть, все дело заключалось в недоразумении, и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже и
до сего дня не могут разъяснить значение
слова"академия", хотя его-то именно и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).
Но
словам этим не поверили и решили: сечь аманатов
до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем больше секли, тем слабее становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было
до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем и сказал: