Неточные совпадения
Семья эта, то есть члены ее, жившие в Петербурге, состояла из старика отца, упомянутого Федора Николаевича, его жены, женщины лет за пятьдесят, Дарьи Алексеевны, и
дочери «Талечки», как сокращенно звали ее отец и
мать.
Два лица, вносившие относительную жизнь в это отжившее царство, были — Екатерина Петровна Бахметьева, сверстница Талечки по годам,
дочь покойного друга ее отца и приятельницы
матери — бодрой старушки, почти молившейся на свою единственную дочурку, на свою Катиш, как называла ее Мавра Сергеевна Бахметьева, и знакомый нам, хотя только по имени, молодой гвардеец — Николай Павлович Зарудин, с отцом которого, бывшим губернатором одной из ближайших к Петербургской губернии местностей, Федор Николаевич Хомутов был в приятельских отношениях.
— Что это,
мать, ты как будто недовольна, что
дочь на шею мужчине не вешается? Ей и не след, не чета она у нас Бахметьевской… — строго заметил Федор Николаевич.
Дочь не была в этом случае откровенна с
матерью.
В родительский дом, но отец и
мать полагают, что она, их
дочь, так счастлива.
Уничтожив таким образом возможность противиться его планам со стороны
дочери, он принялся за
мать, которая, как он знал, имела обыкновение советоваться во всех делах со своей „Катиш“, которую она считала чрезвычайно умной и рассудительной.
От понесенного потрясения Мавру Сергеевну Бахметьеву разбил паралич, но, несмотря на это, с ее
дочери взяли подписку в том, что она обязуется наблюдать, чтобы ее душевно больная
мать не обеспокоила „известную особу“ своими нелепыми требованиями.
Предчувствие молодой женщины оправдалось.
Мать писала, что Федор Николаевич, накануне уже совсем собравшийся в Грузино, вдруг почувствовал себя худо и слег, к вечеру слабость увеличилась, а потому она и просила
дочь немедленно приехать, если она хочет застать отца в живых. „Он очень плох, и доктора не ручаются за исход болезни. Приезжай немедленно“, — оканчивала письмо Дарья Алексеевна».
Плача на груди
матери, она не давала ей в настоящее время повода для расспросов о причине, так как старуха думала, что они вместе оплакивают дорогого усопшего. Не знала Дарья Алексеевна, что ее
дочь плачет вместе с тем и о похороненном ее счастье.
Злобным взглядом проводила издали Бахметьева графиню Наталью Федоровну Аракчееву и ее
мать Дарью Алексеевну Хомутову, садившихся в экипаж после погребения Мавры Сергеевны, но ни за обедней, ни после нее не подошедших к искусно притворившейся убитой горем
дочери покойной, во все время похорон поддерживаемой ее троюродным братом.
Что могла сказать ей в утешение ее
мать? Она только тихо плакала. Наталья Федоровна не проронила ни одной слезинки. Дарья Алексеевна выразила молчаливое согласие на решение своей
дочери, она боялась графа, но не хотела этого высказать.
Оставшееся после него состояние выразилось в крупной сумме девятисот тысяч, кроме описанного нами дома на Сивцевом Вражке, купленного им на имя жены, и родовых имений в Рязанской губернии. По оставленному им завещанию, капитал делился на три части: триста тысяч получила жена, триста тысяч сын по достижении сорокалетнего возраста, и триста тысяч
дочь по выходе замуж с согласия
матери; имения отходили также к сыну, но он тоже делался их полноправным собственником лишь по достижении им сорокалетнего возраста.
«В случае же смерти моей жены ранее достижения сыном моим Петром сорокалетнего возраста и ранее выхода замуж моей
дочери Марии — оговаривался завещатель — все права
матери по отношению пользования доходами переходят к сыну».
Искренно оплакивая кончину горячо любимого ею супруга, Ольга Николаевна не давала горю овладеть ею совершенно, памятуя, что на ней лежат обязанности по отношению к сыну, которому шел двадцать второй год и он был поручиком артиллерии и стоял с бригадой в одной из южных губерний, и к
дочери — шестнадцатилетней красавице Мери, как звала ее
мать.
О чем думала несчастная, осиротевшая
мать? Теперь, когда лежавший перед ней человек, чуть не поплатившийся за ее
дочь жизнью, был на пути к выздоровлению, мысли старухи Хвостовой, естественно, обратились к «погибшей»
дочери.
— Тогда… тогда… нам придется уехать за границу… без благословения церкви… благословения, препятствием к которому была не кто иная, как… родная
мать… Я решусь сделаться любовником вашей
дочери только вследствие вашей же настойчивости… Нам нужно же, кроме того, и ваше согласие… ваша
дочь…
Императрица-мать поняла все несчастье; она не находила ни слов, ни слез, чтобы выразить все, ею испытываемое: она оставалась неподвижною. Великий князь встал, вошел в алтарь и переговорил потихоньку с духовником императрицы-матери, отцом Криницким, который тотчас же направился медленными шагами к своей августейшей духовной
дочери и сказал, подавая ей крест...
После второго обрушившегося на Ольгу Николаевну несчастия — бегства ее любимой
дочери, осиротевшая
мать также нашла утешение в доме Погореловой, но уже у постели больной Ираиды Степановны.
— Если это жена ее сына, то я, наверное, завтра увижу ее и разочарую Николая Павловича… Надеюсь, что вы не сердитесь на меня, что я без спросу решилась привезти несчастную сюда, чтобы иметь время подготовить не менее несчастную
мать к роковой встрече с безумной, еле живою
дочерью…
На груди несчастной
матери лежал бездыханный труп не менее несчастной
дочери.
На последнего, как и ожидала графиня Наталья Федоровна Аракчеева, ее имя произвело гораздо большее впечатление, нежели привезенный Петром Петровичем Власовым трупик его
дочери и факт бегства его жены к своей
матери.