Неточные совпадения
На
дворе были «святки», до Крещения оставалось несколько дней. Праздником и отсутствием
графа, находившегося в Петербурге, объяснялось это веселье.
Граф Алексей Андреевич уже около трех месяцев не был в своей «столице», как остряки того времени называли Грузино.
Нищие собирались обыкновенно во время отсутствия
графа по делам службы, но однажды он, вернувшись ранее обыкновенного, застал выходящими со
двора несколько десятков оборванцев.
К тому же он был человеком, скрывавшим от самых близких ему людей свои мысли и предположения и не допускавшим себя до откровенной с кем-либо беседы. Это происходило, быть может, и от гордости, так как он одному себе обязан был своим положением, но
граф не высказывал ее так, как другие. Пошлого чванства в нем не было. Он понимал, что пышность ему не к лицу, а потому вел жизнь домоседа и в будничной своей жизни не гнался за праздничными эффектами. Это был «военный схимник среди блестящих собраний
двора».
Государь Александр Павлович жил в это время уже более месяца в Вильне со всем
двором и с
графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым, делая смотры и маневры.
В тот день, когда
граф пришел к такому выводу, он тотчас же сделал распоряжение возвратить в барский дом Таню, считавшуюся племянницей покойной Минкиной, сосланную им же сгоряча на скотный
двор. Девочке шел в то время четырнадцатый год. В том же письме Алексей Андреевич приказал взять из кладовой и повесить портрет Настасьи Федоровны на прежнее место.
Илька подошла к судье и дрожащим голосом рассказала ему всё то, что произошло во
дворе графов Гольдаугенов. Судья выслушал ее, посмотрел на губы Цвибуша, улыбнулся и спросил:
Радикальный публицист Н. Я. Николадзе передал ему для сообщения исполнительному комитету ошеломляющее предложение русского правительства, сделанное через министра императорского
двора графа Воронцова-Дашкова: правительство утомлено борьбою с «Народной Волей» и жаждет мира.
Отошедший, казалось, на второй план, при появлении при русском
дворе графа Джулио Литта, патер Грубер, готовился на самом деле сыграть одну из главнейших ролей в религиозно-политической интриге, затеваемой в России Ватиканом.
Не забыт был и любезный сердцу графа Григория Григорьевича простой или, как тогда называли, «подлый» народ. На
дворе графа были устроены громадные навесы и под ними столы со скамейками, куда народ пускался поочередно, сохраняя образцовый порядок, что было одним из первых условий дарового, сытного угощения, иначе нарушителя ожидало другого рода угощение — тоже даровое и тоже сытное, но только на графской конюшне и не из рук повара, а от руки кучера.
Полицеймейстер, которого остановила толпа, и адъютант, который пришел доложить, что лошади готовы, вместе вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на
дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшего его видеть.
Неточные совпадения
— Воздвиженское, на барский
двор? к
графу? — повторил он. — Вот только изволок выедешь. Налево поверток. Прямо по пришпекту, так и воткнешься. Да вам кого? Самого?
С производством в чины и с приобретением силы при
дворе меняются буквы в имени: так, например,
граф Строганов остался до конца дней Сергеем Григорьевичем, но князь Голицын всегда назывался Сергий Михайлович.
Сначала это чтение было чрезвычайно беспорядочно: «Вечный Жид», «Три мушкетера», «Двадцать пять лет спустя», «Королева Марго», «
Граф Монте — Кристо», «Тайны мадридского
двора», «Рокамболь» и т. д.
Вслед за тем Гоголь попотчевал
графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по
двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
В сие время вельможа, удаленный от
двора и, подобно Бибикову, бывший в немилости,
граф Петр Иванович Панин, сам вызвался принять на себя подвиг, не довершенный его предшественником.