Неточные совпадения
В корпусе Аракчеев заслужил репутацию отличного кадета. Умный и способный по природе, он смотрел на Мелиссино как на избавителя и изо всех
сил бился угодить ему. Мальчик без родных и знакомых
в Петербурге, без покровителей и без денег испытывал безотрадную долю одинокого новичка. Учиться и беспрекословно исполнять волю начальников
было ему утешением, и это же дало средство выйти из кадетского мира
в люди.
На красивое лицо Антона Антоновича после слов Клейнмихеля набежала тень смущения — он не ожидал такого оборота дела; он понял, что всезнающий граф проник
в цель его посещения и хочет утомить врага, который нравственно
был ему не по
силам.
«И с чего это с ней так вдруг? — пронеслось
в голове Натальи Федоровны. — Ходили мы с ней обнявшись по комнате, о том, о сем разговаривали, заговорили о Николае Павловиче, сказала я, что он, по-моему, умный человек, и вдруг… схватила она меня что
есть силы за плечи, усадила на стул, упала предо мною на колени и ни с того, ни с сего зарыдала…»
Последняя уверенность
в особенности казалась ей роковой: отказаться от любви неразделенной она еще чувствовала
в себе
силы, но если эта любовь пламенно разделяется… Что тогда? Искус становился громадным, почти неодолимым. Но,
быть может, Катя и я ошибаемся? Дай Бог, чтобы мы ошибались!
«А если он не
в силах будет отказаться от любви к тебе?» — вновь ворвалась
в ее голову жгучая мысль.
Наталья Федоровна тоже часто задумывалась о причинах совершенного непосещения их дома молодым Зарудиным, но вместе с тем и
была довольна этим обстоятельством: ей казалось, что время даст ей большую
силу отказаться от любимого человека, когда он сделает ей предложение,
в чем она не сомневалась и что подтверждалось
в ее глазах сравнительно частыми посещениями старика Зарудина, их таинственными переговорами с отцом и матерью, и странными взглядами, бросаемыми на нее этими последними.
— Бог ее ведает, откуда она проявилась такая, только не из нашего места
была, а дальняя, откуда-то вишь из-за Москвы.
В своем месте, как сказывают, спервоначалу просто овчаркой
была, овец, значит, пасла; а опосля, как граф ее купил, так туман на него напустила и
в такую
силу попала, что и не приведи Господи.
Бойкая и сметливая женщина, Настасья скоро поняла загадочный для других характер своего угрюмого барина, изучила его вкусы и привычки и угадывала и предупреждала все его желания. Она получила звание правительницы на мызе Аракчеева и благодаря ей здесь водворились образцовые порядки и замечательная аккуратность по всем отраслям сельского хозяйства. Как домоправительнице, при переезде
в Грузино Настасье назначено
было большое жалованье и она скоро вошла
в большую
силу при графе.
Понятно, что не только для всей дворни, но даже для грузинских крестьян связь любимого аптекаря с ненавистной экономкой не
была тайною, и хотя их молчание
было обеспечено с одной стороны
в силу привязанности к Егору Егоровичу, а с другой —
в силу почти панического страха перед Минкиной, но первому от этого
было не легче.
В силу этого-то граф плотоядными глазами стал поглядывать на Екатерину Петровну Бахметьеву, но достижение цели
в этом случае
было сопряжено с риском светского скандала, чего граф боялся, как огня, а там, а Грузине, жила красавица Настасья, полная здоровья и страсти и он, граф, променял ее на эту, сравнительно тщедушную женшину с почти восковым, прозрачным цветом лица, «святыми», как стал насмешливо называть Алексей Андреевич, глазами, далеко не сулящими утолить жажду плотских наслаждений — таковой вскоре после свадьбы сделалась Наталья Федоровна.
Она опомнилась, но
было уже поздно, да и страсть взяла свое, она привязалась к своему любовнику со всею
силою пробужденной им
в ней чисто животной страстью. Она стала его верной рабой, его верной собакой, смотрящей
в глаза. Такую чувственную любовь умеют пробуждать
в женщинах одни мерзавцы.
Когда могила
была засыпана, граф подал руку Наталье Федоровне и повел ее к карете. Садясь
в нее, она обернулась, чтобы посмотреть на рыдающую мать, поддерживаемую под руки двумя незнакомыми ей генералами, и вдруг перед ней мелькнуло знакомое, но страшно исхудавшее и побледневшее лицо Николая Павловича Зарудина.
В смущенно брошенном на нее украдкой взгляде его прекрасных глаз она прочла всю
силу сохранившейся
в его сердце любви к ней, связанной навеки с другим, почти ненавистным ей человеком.
Она обрекла себя на терпение, пока это
будет в ее
силах.
Несмотря на это патриотическое возбуждение, с первого взгляда на
силы Пруссии можно
было видеть, что она проиграет. Действительно, что могла выставить она против 200 000 превосходной и закаленной
в боях армии Наполеона?
— По
силе и возможности дастся вам понятие о тех путях; но теперь следует вам знать, что послушание, терпение и скрытность
суть главнейшие предметы, которые требует от вас
в начале общество,
в которое вы вступить намерены. Чувствуете ли вы себя способными облечься сими первоначальными добродетелями?
Столкновений с Настасьей графиня не опасалась; она слишком хорошо поняла ее и знала, что эта женщина,
в силу своего врожденного ума и такта,
будет, как и
в прошлое лето, искусно избегать ее.
Слез не
было, да их и понадобилось бы целое море, нервы не расшатались, а, скорее, закалились под неожиданными ударами судьбы, идея терпения, терпения нечеловеческого, запала
в ум молодой женщины, и она отдалась вся преследованию этой идеи, не рассчитав своих
сил. Как для туго натянутой струны, сделалось достаточно одного слабого удара смычка, чтобы она лопнула.
Николаю Павловичу Зарудину,
в силу ходивших по городу сплетен об его отношениях к графине,
было неловко взять на себя это дело.
Только по впалым и бледным щекам ее, да по большим голубым глазам, полным безотрадной грусти,
было заметно, что она, при всей твердости духа, не
в силах была сносить тиранства Настасьи.
Ребенок
был связан во всех своих движениях. При своей мнимой матери он вел себя, как солдат на ученьи: вытянувшись
в струнку, важно расхаживал, как павлин, закинув голову назад. Зато вырвавшись от нее, он вполне вознаграждал себя за все лишения и неудержимо носился по саду и лугам до истощения
сил.
Граф Алексей Андреевич любил его и ласкал, не раз он сиживал у него на коленях, но Миша дичился и боялся его, всеми
силами стараясь избегать, особенно после той сцены, памятной, вероятно, читателю, когда граф чуть
было не ударил ногой
в лицо лежавшую у его ног Настасью Федоровну, которую ребенок считал своею матерью.
До этих пор она встречала
в обществе только скуку и не испытывала ни удовольствия, ни интереса. Может
быть, только недавно почувствовала она эту притягательную
силу и, наверное, такая перемена вполне оправдывала заботливое внимание Ольги Николаевны, которая, спокойная, доверчивая и счастливая тем, что ее дочь от души веселилась, не искала причины, почему вдруг проявилась
в ней такая охота к танцам.
Поединок начался. Сперва медленно и нерешительно, как бы
в фехтовальной зале. Оба молодых человека обладали почти одинаковой
силой, но на стороне Зыбина
была крепость руки и невозмутимое хладнокровие. Очевидно, сперва он не хотел убить или даже тяжело ранить своего противника, который мог оказаться родственником Хвостовой, но мало-помалу
в нем зашевелилась и подавила все соображения ревность.
Ночью императрица часто призывала к себе сына, ища утешений, которых он не
в силах был ей дать.
Данная войсками присяга Константину Павловичу, со дня на день долженствующая
быть замененной другою, давала им
в руки возможность действовать на солдат якобы легальным путем, указывая на то, что шутить присягой грешно, что от присяги может освободить их лишь тот, кому они присягали, а именно, их император Константин Павлович, которого брат его Николай держит, будто бы, под арестом, намереваясь захватить престол
силою.
Он давил ее, парализовал ее волю и за минуту твердая
в своей решимости говорить с графом Алексеем Андреевичем и добиться от него исполнения ее желания, добиться
в первый раз
в жизни, она, оставшись одна
в полутемной от пасмурного раннего петербургского утра, огромной приемной, вдруг струсила и даже
была недалека от позорного бегства, и лишь
силою, казалось ей, исполнения христианского долга, слабая, трепещущая осталась и как-то не сразу поняла слова возвратившегося
в приемную после доклада Семидалова, лаконично сказавшего ей...
— Хвостова… знаю, знаю… сегодня
будет сделано распоряжение об увольнении его
в отставку с чином полковника, мундиром и пенсией… — торопливо прервал ее граф. — О Хрущеве я похлопочу… сделаю все, что
в силах… но не решаюсь обещать… воля государя…
«Поздно… — пронеслось
в голове Хвостовой. — Впрочем, она умерла не от известия о смерти сына, а от известия о его преступлении… Она там
будет молиться за него и Господь по молитве матери даст ему
силу совершить подвиг исправления до конца…»
К шестнадцати годам образование ее
было окончено, и граф предоставил ее самой себе, давая ей книги из своей библиотеки. Библиотека эта не отличалась выбором нравственных сочинений, книги давались без разбора, и беспорядочное чтение
в связи с формирующимся физическим развитием поселили
в уме и сердце Татьяны Борисовны такой хаос мыслей и чувств, что она не
в силах была в них разобраться.
А между тем, все это совершилось, и совершилось с такою невообразимою быстротою, что Семен Павлович сам не мог хорошенько дать себе отчет
в случившемся, и без воли, без мысли
был подхвачен потоком нахлынувшей на него страсти, страсти девушки, долго сдерживаемой, и тем с большею
силою вырвавшейся наружу.
Никакие рассуждения не помогали — Семен Павлович понял, что, несмотря на его лета, его без вспышек настоящей страсти прошедшая молодость давала себя знать сохранившимися жизненными
силами, которые, вопреки рассудку, деспотически подчиняли его себе. Он понял, что он весь во власти вспыхнувшей
в нем поздней страсти к Татьяне Борисовне и от воли последней
будет зависеть его дальнейшее поведение, даже его жизнь, пока пробужденная ею страсть не угомонится сама собою всеисцеляющим временем.
Он кивнул головой, и
в этой голове мелькнула последняя мысль о его бессилии перед этой девушкой, являющейся олицетворением прелести греха, — он почувствовал себя подхваченным быстрым течением и отдался ему, так как бороться у него не
было сил.
Когда Петр Валерьянович опасно заболел, она совершенно искренно пришла
в отчаяние и всеми
силами старалась помочь вырвать его из когтей смерти; она спасала
в нем,
быть может, даже не самого его, а свое чувство.
Ольга Николаевна, несмотря на деланно резкий тон, с каким она приняла известие об участи оскорбившей ее дочери,
была внутренне сильно потрясена рассказом графини Аракчеевой. Ее не
было в гостиной — она удалилась
в свою спальню и там перед ликом Того, Кто дал нам святой пример с верой и упованием переносить земные страдания, коленопреклоненная искала
сил перенести и этот удар не балующей ее счастливыми днями судьбы.
Все хозяйственные работы производились не иначе, как под надзором и по распоряжениям офицеров. Для руководства им издана
была масса правил и уставов: о расчистке полей, рубке лесов, содержании
в чистоте изб и прочем. Эти правила имели для офицеров и для военных поселян одинаковую
силу с рекрутским уставом.
— Те… те… те… атанде… — схватил он ее руку и
силой заставил снова сесть. — Я не сентиментален и готов говорить о деле не только над могилою, но даже
в могиле… Мне же до вас
есть дело, иначе не думаете ли вы, чтобы я стал вас столько времени выслеживать для нежных воспоминаний о прошлых поцелуях…
В силу этого-то духовного завещания, хранившегося
в сенате, так как граф сам себе наследников не назначил, государю и благоугодно
было передать все его имущество
в новгородский кадетский корпус, присвоив ему герб и наименование новгородского графа Аракчеева кадетского корпуса.