В пустой и бесцельной толчее, которую мы все называем жизнью, есть только одно истинное, безотносительное счастье: удовлетворение работника, когда он, погруженный в свой труд, забывает все мелочи жизни и потом, окончив его, может
сказать себе с гордостью: да, сегодня я создал благое.
Неточные совпадения
— Шальные вы люди, господа российские живописцы, —
сказал он. — Мало у нас своего! Шарлотта Корде! Какое вам дело до Шарлотты? Разве вы можете перенести
себя в то время, в ту обстановку?
— Послушайте, что я вам
скажу. Знаете, что я ценю в вас? — начал он, остановившись передо мной. — Мы с вами почти ровесники, я старше года на два. Но я изжил и переиспытал столько, сколько вам придется изжить и переиспытать, вероятно, еще в десять лет. Я не чистый человек, злой и… развратный (он резко отчеканил это слово). Есть многие развратнее меня, но я считаю
себя виновнее. Я ненавижу
себя за то, что не могу быть таким чистым, каким бы я хотел быть… как вы, например.
— Посмотрите на меня и на
себя, —
сказал он. — Ведь что вы?
— Я
сказал, за что я вас люблю. За то, что вы чистый. Не вы один, вы оба. Вы представляете
собой такое редкое явление: что-то веющее свежестью, благоухающее. Я завидую вам, но дорожу тем, что хоть со стороны могу посмотреть. И вы хотите, чтобы я все это испортил? Нет, не ждите.
Я просил его, сердился, представлял всю нелепость взятой им на
себя задачи охранять мою нравственность, и ничего не добился. Он решительно отказал мне и в заключение
сказал...
— Не держать
себя так? —
сказала она. — Боюсь, что я уже не могу держать
себя иначе: отвыкла. Ну, хорошо; чтобы сделать вам приятное, попробую. А одолжение?
— Хорошо, —
сказала она наконец. — Я понимаю, что вам нужно! Я и лицо
себе такое сострою.
— Вот что: я сейчас же дал бы отрубить
себе левую руку, чтобы этой женщине было хорошо и чисто, —
сказал он взволнованным голосом.
— Ах, боже мой! Боже мой! — заговорил я с восторгом. — Как это хорошо, как это хорошо!
Скажите, Надежда Николаевна, не виделись ли мы прежде? Иначе это невозможно объяснить. Я представлял
себе свою картину именно такой, как вы теперь. Я думаю, что я вас видел где-нибудь. Ваше лицо, может быть, бессознательно запечатлелось в моей памяти…
Скажите, где я видел вас?
— Ничего, — ответила она, бледная, но улыбающаяся. — Уж если зарабатывать
себе хлеб, то нужно пострадать немножко. Я рада, что вы так увлеклись. Можно посмотреть? —
сказала она, кивнув головой на картину, лица которой она не видела.
— Я уже готов, Андрей, —
сказал Гельфрейх. — Я очень рад, что ты меня к
себе берешь. Ну,
скажи, был сегодня сеанс? Пришла она?
Он сделал движение рукой, хотел
сказать что-то, но только один какой-то странный звук вылетел из его груди. Я видел, что он сдерживает
себя… Он прошел несколько шагов по комнате и потом, обернувшись к ней, тихо
сказал...
Никогда не прощу
себе ошибки, сделанной мною в тот вечер, когда Лопатин пришел жаловаться на свою неудачу. Я проговорился ему,
сказав, что у меня есть на примете субъект, годный в натурщицы. Не понимаю, как Гельфрейх не сообщил ему об этом раньше: он знает ее так же давно, как я, если еще не дольше.
Эта женщина смеется надо мною! Я обратился к ней со всею нежностью, на которую я только способен; я даже, может быть, говорил с нею унизительным для
себя тоном, и она ушла,
сказав несколько обидных и презрительных слов.
И когда я
сказала, что он обманывает сам
себя, вся его гордость вспыхнула, и он до такой степени вышел из
себя, что бросился на меня…
Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею парус,
сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал:
Потому, потому я окончательно вошь, — прибавил он, скрежеща зубами, — потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что
скажу себе это уже после того, как убью!
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж —
скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже.
Аммос Федорович. Нет, я вам
скажу, вы не того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно
себе мотает на ус.
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про
себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли, ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато,
скажу не хвастая, // Любил меня мужик!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!