Неточные совпадения
— Только одно ты всем этим сказала: что ты молода, что в тебе много кипит силы, что все еще бродит и пенится, все бурлит и шипит. Не беда. Я чувствую твою
душу. Выбьешься из этих настроений и выйдешь
на широкую нашу дорогу. А что
будешь в стороны заезжать, что
будешь ошибаться…
Подошла к большим дверям подъезда. Широкая лестница.
На втором этаже дверь и медная дощечка с его фамилией. Постучалась в кабинет. Вошла, Марк лежал
на кожаном диване, повернувшись лицом к спинке. Не обернулся, молчал. «Ге-ге! Сердит, почему опоздала». Радость хлестнула в
душу: значит, ждал, тяжело
было, что она опаздывает.
Погасили свет, его голова лежала
на ее коленях, она гладила его волосы. В
душе была большая нежность, тихо дрожала непонятная грусть.
Ну, что, Нинка? Он плохой комсомолец, даже просто мерзавец, но — спокойно ли у тебя
на душе, когда, может
быть, вот в эту сейчас минуту он режется или вешается, и ты — косвенная тому причина? Конечно, вполне спокойно! Что за интеллигентский гуманизм!
Она верно определила все наши писания: интеллигентщина и упадочничество. Очень резко отзывалась о Нинке: глубочайший анархизм мелкобуржуазного характера, ей не комсомолкой
быть и ленинкой, а мистической блоковской девицей с тоскующими глазами. Про меня говорила мягче: споткнулась
на ровном месте, о такую ничтожную спичку, как неудачная любовь, но
есть в
душе здоровый революционный инстинкт, он меня выведет
на дорогу. Над всем этим надо подумать.
Когда общаюсь с тобой, мне хочется шарлатанства, озорства, «свободы мысли». И всею
душою я отдыхаю с Басей. Поговоришь с нею, — и как будто воздух кругом становится чистым и свежим. Вообще меня вуз не удовлетворяет. Эх, не наплевать ли мне
на все вузы и не уйти ли
на производство? Там непосредственно
буду соприкасаться с живыми силами пролетариата. Бася меня устроит.
Отдать решила как можно скорее. Поэтому сократила себя во всем. Утром
пила чай вприкуску, без молока, с черным хлебом. Обедала одним борщом.
Было голодно, но
на душе — легко.
Голос у нее
был очень уверенный, идущий из
души. Она вдруг понравилась Лельке. Буераков разозлился, стал нападать
на женщин, говорить о развале семьи. Только мужу и остается, что уходить.
Лелька шла и в
душе хохотала. Ей представилось: вдруг бы кто-нибудь из бывших ее профессоров увидел эту сценку. «Увеселительная прогулка после вечера смычки». Хха-ха! Ничего бы не понял бедный профессор, как можно
было променять тишину и прохладу лаборатории
на возможность попадать в такую компанию, как сейчас. Стало ей жаль бедного профессора за его оторванность от жизни, среди мошек, блошек и морских свинок.
Спирька Кочерыгин работал в одной физкультурке без рукавов, бугристые его мускулы
на плечах весело играли, когда он нес к вагонетке рамку с отлакированными галошами. Но сам он
был мрачен, глядел свирепо и только хотел как будто в веселую игру мускулов оттянуть засевшую в
душе злобу.
В первый раз всею
душою Юрка почувствовал в этих рабочих не товарищей, а врагов, с которыми он
будет бороться не покладая рук. И сладко
было вдруг сознать свое право не негодовать втихомолку, а в открытую идти
на них, напористо наседать, бить по ним без пощады, пока не научатся уважать труд.
Положительно, из Лельки вырабатывался очень неплохой агитатор. Школьный ответ превратился у нее в зажигающую речь, и ее с растущим одушевлением слушали не только участники боя, но и рабочая публика, остановившаяся поглядеть
на бой. Сила речей Лельки
была в том, что никто не воспринимал ее речь как речь, а как будто Лелька просто высказывала порывом то, чем глубоко жила ее
душа.
— А я за тобою шла, — думала, ты дома. Паршиво как-то
на душе. Пойдем ко мне,
будем чай
пить.
По тем или другим мотивам активно участвовало в соревновании, вело массу вперед — ну, человек четыреста-пятьсот. Это —
на шесть тысяч рабочих завода.
Были тут и настоящие энтузиасты разного типа, всею
душою жившие в деле, как Гриша Камышов, Ведерников, Матюхина, Ногаева, Бася.
Были смешные шовинисты-самохвалы, как Ромка, карьеристы-фразеры, как Оська Головастов.
Были партийцы, шедшие только по долгу дисциплины. Прельщали многих обещанные премии, других — помещение в газетах портретов и восхвалений.
Когда она увидела под собой море голов и звездное небо смотрящих глаз,
душу обдало радостною жутью. Тут
были друзья, с которыми вместе она боролась;
были враги, которые
на каждом шагу старались ставить им преграды;
была тяжелая масса равнодушных, для которых все
было безразлично, кроме собственного заработка. Всем она хотела передать то, чем
была полна ее
душа.
Она оживала
душою, когда
была на заводе. Если выпадало два праздника подряд, начинала скучать по заводу. Иногда в свободную смену добывала себе пропуск, бродила по цехам, наблюдая производство во всех подробностях, и — наслаждалась.
Сидела
на подоконнике в своей комнате, охватив колени руками. Сумерки сходили тихие. В голубой мгле загорались огоньки фонарей. Огромное одиночество охватило Лельку. Хотелось, чтобы рядом
был человек, мягко обнял ее за плечи, положил бы ладонь
на ее живот и радостно шепнул бы: «Н-а-ш ребенок!» И они сидели бы так, обнявшись, и вместе смотрели бы в синие зимние сумерки, и в
душе ее победительно
пело бы это странное, сладкое слово «мать»!
— Лелька! — Задыхался и со страданием смотрел
на нее. — Выходит, можно
было вас и не слушать… Можно
было… п-плюнуть вам в бандитские ваши рожи! Ведь я с тех самых дней весь спокой потерял. Целиком и полностью! Вполне категорически! Каждую ночь его вижу… Бежит босой по снегу: «Дяденька! Отдай валенки!..» А ты, гадюка, смотрела, и ничего у тебя в
душе не тронулось?
Неточные совпадения
Колода
есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю
на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем
душа!
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! //
На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с
души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Остатком — медью — шевеля, // Подумал миг, зашел в кабак // И молча кинул
на верстак // Трудом добытые гроши // И,
выпив, крякнул от
души, // Перекрестил
на церковь грудь.
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную
душу. Я еще той веры, что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть
на то, что видим.