«И японцу тоже нелегко, думал Фомин, он тоже ведь исполняет приказания своего начальства». И ему даже жаль
стало японца. В другое время Фомин наверно помог бы ему вскарабкаться, но теперь, полный готовности исполнить приказания своего собственного начальства и угодить ему, он ждал, не мог дождаться, пока японец не приблизится к нему настолько, чтоб наброситься на него неожиданно и схватить его…
Неточные совпадения
К нам забежала оживленная Зинаида Аркадьевна и сообщила, что отобрание у
японцев шестнадцати орудий и взятие «сопки с деревом» решено раздуть в грандиозную победу и приступить к переговорам о мире. Слух этот
стал распространяться. Некоторые офицеры сдержанно замечали...
Раньше говорили, что
японцы — природные моряки, что мы их будем бить на суше; потом
стали говорить, что
японцы привыкли к горам, что мы их будем бить на равнине. Теперь говорили, что
японцы привыкли к лету и мы будем их бить зимою. И все старались верить в зиму.
Наступил канун Рождества.
Японцы перебросили в наши окопы записочки, в которых извещали, что русские спокойно могут встречать свой праздник:
японцы мешать им не
станут и тревожить не будут. Разумеется, коварным азиатам никто не верил. Все ждали внезапного ночного нападения.
Между тем начали, наконец, отвечать из своих окопов и
японцы, засветился их прожектор и с недоумением
стал шарить по нашим позициям, бешено трещавшим выстрелами.
Шли слухи, что
японцы во что бы то ни
стало решили овладеть сопкою, и было похоже на то, — такая масса все новых и новых полков шла каждую ночь на штурм.
Канонада с каждым днем усиливалась. Робко и осторожно, как будто сама себе не доверяя, по армии
стала распространяться волнующая весть:
японцы обходят наш правый фланг.
Забыв, что он не может владеть правою рукою, поручик взял клочок бумаги и
стал мне чертить на нем расположение наших и японских войск. Из чертежа этого с полною, очевидною наглядностью вытекало, что обойти
японцам нашу армию невозможно в такой же мере, как перебросить свою армию на луну.
Японец снял еще фуфайку и коленкоровую рубаху. Пулевая ранка в пояснице уже запеклась.
Японец вопросительно кивнул мне головою, потер руки и потом
стал тереть свою круглую, стриженую голову с жесткими черными волосами.
Я велел принести таз теплой воды и мыла. Глаза
японца радостно заблестели. Он
стал мыться. Боже мой, как он мылся! С блаженством, с вдохновением… Он вымыл голову, шею, туловище; разулся и
стал мыть ноги. Капли сверкали на крепком, бронзовом теле, тело сверкало и молодело от охватывавшей его чистоты. Всех кругом захватило это умывание. Палатный служитель сбегал к баку и принес еще воды.
Но как же тут очутились
японцы? Потом, уже много позже, мы узнали: два-три японских орудия с бешеною удалью проскакали в образовавшийся прорыв на несколько верст вперед, без всякого прикрытия
стали на горке и открыли огонь по переправе. И побежали все эти массы вооруженных людей, и погибло имущества на сотни тысяч.
— Погнал нас
японец с позиций, бежал я, бежал… Пристал к госпиталю, пошел с ним.
Стали по госпиталю шрапнелями бить, я опять побежал. Вижу, фурманка стоит с лошадью. Отрезал постромки, сел и поехал. На дороге мешок с сухарями поднял, концертов (консервов), ячменю забрал для лошади — и еду вот… Расчудесно!..
Рассказывались страшные вещи про расправы солдат с офицерами. Рассказывали про какого-то полковника: вдали показались казаки-забайкальцы; по желтым околышам и лампасам их приняли за
японцев; вспыхнула паника; солдаты рубили постромки, бестолково стреляли в своих. Полковник бросился к ним,
стал грозно кричать, хотел припугнуть и два раза выстрелил на воздух из револьвера. Солдаты сомкнулись вокруг него.
Слухи о мире
становились настойчивее. Сообщали, что
японцы уж начали было наступление — и вдруг остановили его. Солдаты ждали мира с каким-то почти болезненным напряжением и тоскою. Глаза их мрачно загорались. Они говорили...
Неточные совпадения
Он, видимо, вспомнил что-то раздражающее, оскорбительное: глаза его налились кровью; царапая ногтями колено, он
стал ругать
японцев и, между прочим, сказал смешные слова:
Промахнувшись раз,
японцы стали слишком осторожны: адмирал сказал, что, в ожидании ответа из Едо об отведении нам места, надо свезти пока на пустой, лежащий близ нас, камень хронометры для поверки. Об этом вскользь сказали
японцам: что же они? на другой день на камне воткнули дерево, чтоб сделать камень похожим на берег, на который мы обещали не съезжать. Фарсеры!
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро дела не делаются и не любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды.
Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас
стать у города, чтоб самим не терять по-пустому время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот пошлет к микадо.
Сначала вошли на палубу переводчики. «Оппер-баниосы», — говорили они почтительным шепотом, указывая на лодки, а сами
стали в ряд. Вскоре показались и вошли на трап, потом на палубу двое
японцев, поблагообразнее и понаряднее прочих. Переводчики встретили их, положив руки на колени и поклонившись почти до земли. За ними вошло человек двадцать свиты.
«Зачем ему секретарь? — в страхе думал я, — он пишет лучше всяких секретарей: зачем я здесь? Я — лишний!» Мне
стало жутко. Но это было только начало страха. Это опасение я кое-как одолел мыслью, что если адмиралу не недостает уменья, то недостанет времени самому писать бумаги, вести всю корреспонденцию и излагать на бумагу переговоры с
японцами.