Неточные совпадения
— Вы слышали? Мне сейчас рассказывали на вокзале
офицеры: говорят, вчера солдаты убили в дороге полковника Лукашева. Они пьяные
стали стрелять из вагонов в проходившее стадо, он начал их останавливать, они его застрелили.
Стало тихо.
Офицер остолбенел.
Была вероятность, что нас прямо из вагонов двинут в бой.
Офицеры и солдаты
становились серьезнее. Все как будто подтянулись, проводить дисциплину
стало легче. То грозное и зловещее, что издали охватывало душу трепетом ужаса, теперь сделалось близким, поэтому менее ужасным, несущим строгое, торжественное настроение.
Все толпились вокруг и расспрашивали, — врачи, сестры, больные
офицеры. Расспрашивали любовно, с жадным интересом, и опять все кругом, все эти больные казались такими тусклыми рядом с ним, окруженным ореолом борьбы и опасности. И вдруг мне
стал понятен красавец уссуриец, так упорно не хотевший уезжать с дизентерией.
Пришел от наместника адъютант справиться о здоровье раненого. Пришли из госпиталя Красного Креста и усиленно
стали предлагать
офицеру перейти к ним.
Офицер согласился, и его унесли от нас в Красный Крест, который все время брезгливо отказывал нам в приеме больных.
К нам забежала оживленная Зинаида Аркадьевна и сообщила, что отобрание у японцев шестнадцати орудий и взятие «сопки с деревом» решено раздуть в грандиозную победу и приступить к переговорам о мире. Слух этот
стал распространяться. Некоторые
офицеры сдержанно замечали...
Армия испытывала большой недостаток в офицерском составе; раненых
офицеров, чуть оправившихся, снова возвращали в строй; эвакуационные комиссии, по предписанию свыше, с каждым месяцем
становились все строже, эвакуировали
офицеров все с большими трудностями.
Китаец, не поднимая головы, молча шел по дороге.
Офицер наскакал на него и бешено замахнулся нагайкою. Китаец что-то
стал говорить, разводил руками.
Офицер помчался в сторону. Из-под копыт его лошади ветер срывал гигантские клубы желтоватой пыли.
Вдруг мчавшаяся батарея
стала задерживаться. Казаки-буряты натягивали поводья, лошади заезжали в сторону, орудия остановились. Громко ругаясь, проехал офицер-артиллерист.
Всю ночь мы промерзли в холодном сарае. Я совсем почти не спал от холода, забывался только на несколько минут. Чуть забрезжил рассвет, все поднялись и
стали собираться. На хуторе набилась масса обозов. Чтоб при выезде не было толкотни, старший по чину
офицер распределил порядок выступления частей. Наш обоз был назначен в самый конец очереди.
В серых сумерках повозка за повозкою выезжали на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и зашли с Шанцером в фанзу, где спали
офицеры. Она была уже пуста. Мы присели на кхан (лежанку). Постланные на нем золотистые циновки были теплы, и тепло было в фанзе. Я прилег на циновку, положил под голову папаху; мысли в голове замешались и медленно
стали опускаться в теплую, мягкую мглу.
Рассказывались страшные вещи про расправы солдат с
офицерами. Рассказывали про какого-то полковника: вдали показались казаки-забайкальцы; по желтым околышам и лампасам их приняли за японцев; вспыхнула паника; солдаты рубили постромки, бестолково стреляли в своих. Полковник бросился к ним,
стал грозно кричать, хотел припугнуть и два раза выстрелил на воздух из револьвера. Солдаты сомкнулись вокруг него.
Что-то все больше распадалось. Рушились преграды, которые, казалось, были крепче
стали. Толстый генерал, вышедши из коляски, сердито кричал на поручика. Поручик возражал. Спор разгорался. Вокруг стояла кучка
офицеров. Я подъехал. Поручик, бледный и взволнованный, задыхаясь, говорил...
Настроение солдат
становилось все грознее. Вспыхнул бунт во Владивостоке, матросы сожгли и разграбили город. Ждали бунта в Харбине. Здесь, на позициях, солдаты держались все более вызывающе, они задирали
офицеров, намеренно шли на столкновения. В праздники, когда все были пьяны, чувствовалось, что довольно одной искры, — и пойдет всеобщая, бессмысленная резня. Ощущение было жуткое.
Однажды я встретил на дороге шедшую под конвоем большую толпу обезоруженных солдат. Все были пьяны и грозны, осыпали ругательствами встречных
офицеров. Конвойные, видимо, вполне разделяли настроение своих пленников и нисколько им не препятствовали. Солдаты были из расформированного отряда Мищенка и направлялись в один из наших полков. На разъезде они
стали буйствовать, разнесли лавки и перепились. Против них была вызвана рота солдат.
Всякая спайка исчезла, все преграды рушились. Стояла полная анархия. Что прежде представлялось совершенно немыслимым, теперь оказывалось таким простым и легким! Десятки
офицеров против тысяч солдат, — как могли первые властвовать над вторыми, как могли вторые покорно нести эту власть? Рухнуло что-то невидимое, неосязаемое, исчезло какое-то внушение, вскрылась какая-то тайна, — и всем
стало очевидно, что тысяча людей сильнее десятка.
Первый пьяный праздник, первая вспышка, — и произошел бы еще никогда не виданный взрыв, пошла бы резня
офицеров и генералов, части армии
стали бы рвать и поедать друг друга, как набитые в тесную банку пауки.
В двенадцатом часу дня подали поезд.
Офицеры, врачи, военные чиновники высыпали на платформу. Каждый старался
стать впереди другого, чтоб раньше попасть в вагон. Каждый враждебно и внимательно косился на своих соседей.
Неточные совпадения
Помощник градоначальника, сославшись с стряпчим и неустрашимым штаб-офицером,
стал убеждать глуповцев удаляться немкиной и Клемантинкиной злоехидной прелести и обратиться к своим занятиям.
Молодцоватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил, и вслед за ним
стали по одному сходить нетерпеливые пассажиры: гвардейский
офицер, держась прямо и строго оглядываясь; вертлявый купчик с сумкой, весело улыбаясь; мужик с мешком через плечо.
Я им объяснил, что я
офицер, еду в действующий отряд по казенной надобности, и
стал требовать казенную квартиру.
Мы отправились далее.
Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто едет? — ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! — сказал мне усастый вахмистр. [Вахмистр — унтер-офицер в кавалерии.] — Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»
На другой день поутру я только что
стал одеваться, как дверь отворилась, и ко мне вошел молодой
офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым.