Неточные совпадения
— Вы слышали? Мне сейчас
рассказывали на вокзале офицеры: говорят, вчера
солдаты убили в дороге полковника Лукашева. Они пьяные стали стрелять из вагонов в проходившее стадо, он начал их останавливать, они его застрелили.
Особенно же все возмущались Штакельбергом.
Рассказывали о его знаменитой корове и спарже, о том, как в бою под Вафангоу массу раненых пришлось бросить на поле сражения, потому что Штакельберг загородил своим поездом дорогу санитарным поездам; две роты
солдат заняты были в бою тем, что непрерывно поливали брезент, натянутый над генеральским поездом, — в поезде находилась супруга барона Штакельберга, и ей было жарко.
Хозяин
рассказывал, что в Мукдене у него есть лавка, что свою семью — жену и дочерей — он увез туда: здесь они в постоянной опасности от проходящих
солдат и казаков…
Внесли
солдата, раненного шимозою; его лицо было, как маска из кровавого мяса, были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные в живот. Лежал на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его трогали, он начинал жалобно и капризно плакать, как маленький ребенок. В углу сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся в поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно
рассказывал, как их полк шел в атаку на японскую деревню.
Я об этом враче уже
рассказывал в первой главе «Записок», как он признал притворщиками двух
солдат, которые, по исследовании их младшим врачом, оказались совершенно негодными к службе.
Рассказал я о нем главному врачу. Утром мы исследовали комиссией одного
солдата с грыжею для эвакуации в Россию. Я предложил главкому врачу исследовать кстати и глухого. Мы подошли к его койке.
«Если больной — лодырь, то в другой раз не придет, и другим закажет!» Я уже
рассказывал, как наша армия наводнилась выписанными из госпиталей
солдатами, — по свидетельству главнокомандующего, «либо совершенно негодными в службе, либо еще не оправившимися от болезней».
Расспрашиваешь
солдата, при каких обстоятельствах он ранен. Раненый путается, сбивается. «Протянул руку за ковыльяном», «потянулся на бруствер за патронами»… Сестрам, с которыми
солдаты меньше стеснялись, они прямо
рассказывали.
Бородатый
солдат с синим, раздувшимся лицом опирался локтем здоровой руки о подушку и необычно громко, как говорят глухие,
рассказывал соседу...
Солдаты-погонщики
рассказывали, что мулы совсем не съезжены, из двухсот мулов только десять пар «идут ладно», а остальные то и дело артачатся, ломают и опрокидывают носилки.
Рассказывали, что в Мукдене и в деревнях китайцы, подкупленные японскими эмиссарами, напаивали наших измученных боем отступавших
солдат дьявольскою китайскою сивухою — ханьшином.
Как будто нигде ни на что не стало хозяина. Мое сделалось чужим, чужое — моим. Чуть опрокидывалась повозка,
солдаты бросались ее грабить. Повсюду появились люди-шакалы, вынюхивавшие добычу. Мне впоследствии
рассказывали, — мародеры нарочно производили по ночам ложные тревоги и, пользуясь суматохою, грабили обозы. Во время обозной паники на реке Пухе два казака бросились ломать денежный ящик понтонного парка; фельдфебель застрелил из револьвера одного казака, ранил другого и вывез ящик…
Смеющийся
солдат ехал, болтая ногами, на лошади с обрубленными постромками. Лихо сдвинув папаху на затылок, он
рассказывал...
Рассказывались страшные вещи про расправы
солдат с офицерами.
Рассказывали про какого-то полковника: вдали показались казаки-забайкальцы; по желтым околышам и лампасам их приняли за японцев; вспыхнула паника;
солдаты рубили постромки, бестолково стреляли в своих. Полковник бросился к ним, стал грозно кричать, хотел припугнуть и два раза выстрелил на воздух из револьвера.
Солдаты сомкнулись вокруг него.
Утром мы пошли дальше, к вечеру пришли в Каюань. Там скопилась масса обозов и войсковых частей. Мы ночевали в фанзе рядом с уральскими казаками. Они ругали пехоту,
рассказывали, как дикими толпами пехотинцы бежали вдоль железной дороги; Куропаткин послал уральцев преградить им отступление, —
солдаты стали стрелять в казаков.
Выступили мы. Опять по обеим сторонам железнодорожного пути тянулись на север бесконечные обозы и отступавшие части.
Рассказывали, что японцы уже взяли Каюань, что уже подожжен разъезд за Каюанем. Опять нас обгоняли поезда, и опять все вагоны были густо облеплены беглыми
солдатами. Передавали, что в Гунчжулине задержано больше сорока тысяч беглых, что пятьдесят офицеров отдано под суд, что идут беспощадные расстрелы.
Казаки подвели двух испуганных
солдат с белыми, как известка, лицами. Один был молодой, безусый парень, другой — с черною бородкою, лет за тридцать. Казаки
рассказывали...
Пришел я домой,
рассказал нашим. Никого из нижних чинов в фанзе не было. Но уж через пять минут по всем дворам, по всем фанзам, везде оживленно разговаривали
солдаты, слышались радостные расспросы, смех. И везде звучало...
Рассказывали, — и если даже это неправда, то характерна самая возможность таких рассказов, — будто Линевич, обходя госпиталь, повесил георгиевский крест на грудь тяжело раненному
солдату,
солдата же этого, как оказалось, пристрелил его собственный ротный командир за отказ идти в атаку.
Вечером денщики
рассказали нам: недели полторы назад обозные
солдаты случайно наткнулись на зарытый каолян и сообщили о нем своему командиру. Капитан дал каждому по три рубля, чтоб никому не говорили, и глухою ночью, когда все спали, перетаскал с этими
солдатами каолян в свои амбары.
Я потом расспрашивал об этом обозных
солдат. Они со злобою, с презрением
рассказали то же самое и вовсе не хотели ничего скрывать.
Наутро мы приехали в Харбин. Здесь настроение
солдат было еще более безначальное, чем на позициях. Они с грозно-выжидающим видом подходили к офицерам, стараясь вызвать их на столкновение. Чести никто не отдавал; если же кто и отдавал, то вызывающе посмеиваясь, — левою рукой.
Рассказывали, что чуть не ежедневно находят на улицах подстреленных офицеров.
Солдат подходил к офицеру, протягивал ему руку: «Здравствуй! Теперь свобода!» Офицер в ответ руки не протягивал и получал удар кулаком в лицо.
Один
солдат с благодушною улыбкою
рассказывал мне, как под Иркутском они проломили голову помощнику начальника станции.
Неточные совпадения
— Много у нас всякого шуму было! —
рассказывали старожилы, — и через
солдат секли, и запросто секли… Многие даже в Сибирь через это самое дело ушли!
Кроме того, он был житель уездного города, и ему хотелось
рассказать, как из его города пошел один
солдат бессрочный, пьяница и вор, которого никто уже не брал в работники.
— Можете себе представить, мы чуть было не раздавили двух
солдат, — тотчас же начала она
рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да, вы не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
На вопрос, не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель, и при этом случае
рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: как, узнавши, что в его доме находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали дом его и приставили караул, на каждую дверь по два
солдата, и как Чичиков переменил их все в одну ночь, так что на другой день, когда сняли печати, увидели, что все были ассигнации настоящие.
А если
рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и
солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом…