Запылала радость в груди Серебряного. Взыграло его сердце и забилось любовью к свободе и к жизни. Запестрели в его мыслях и леса, и поля, и новые
славные битвы, и явился ему, как солнце, светлый образ Елены.
Не мы, о россияне несчастные, но всегда любезные нам братья! не мы, но вы нас оставили, когда пали на колена пред гордым ханом и требовали цепей для спасения поносной жизни, [Поносная жизнь — то есть позорная.] когда свирепый Батый, видя свободу единого Новаграда, как яростный лев, устремился растерзать его смелых граждан, когда отцы наши, готовясь к
славной битве, острили мечи на стенах своих — без робости: ибо знали, что умрут, а не будут рабами!..
К правой стороне седла привешен был концом вниз золоченый шестопер, оружие и знак достоинства, в былые годы неразлучный с боярином в его
славных битвах, но ныне, по тяжести своей, вряд ли кому по руке.
Неточные совпадения
Он в лицах проходит историю
славных времен,
битв, имен; читает там повесть о старине, не такую, какую рассказывал ему сто раз, поплевывая, за трубкой, отец о жизни в Саксонии, между брюквой и картофелем, между рынком и огородом…
Пирует с дружиною вещий Олег // При звоне веселом стакана. // И кудри их белы, как утренний снег // Над
славной главою кургана… // Они поминают минувшие дни // И
битвы, где вместе рубились они.
Вот и конец моей истории с часами. Что еще сказать вам? Пять лет спустя Давыд женился на своей Черногубке, а в 1812 году, в чине артиллерийского поручика, погиб
славной смертью в день Бородинской
битвы, защищая Шевардинский редут [Шевардинский редут — одно из главных укреплений в системе русских позиций в великой
битве при Бородине (24–26 августа 1812 года). Вокруг Шевардинского редута 24 августа развернулось кровопролитное сражение.].
Да, // И я узнал, что мужество и сила // Должны теперь искусству уступать; // Что не они уже решают
битвы, // Как в
славные былые времена, // И грустно мне то стало. Но меня // Поддерживала мысль, что я служу // Святому делу.
Шишков не был увлечен и обольщен блистательным успехом трагедии Озерова «Дмитрий Донской». Он превозносил преувеличенными похвалами «Эдипа в Афинах» и даже «Фингала», но ожесточенно нападал на «Дмитрия Донского». Шишков принимал за личную обиду искажение характера
славного героя Куликовской
битвы, искажение старинных нравов, русской истории и высокого слога. Всего более сердили его слова Донского, которыми он описывает, как увидел в первый раз Ксению в церкви: