Другая «особенность военно-медицинской службы» заключалась в том, что между врачом и больным существовали самые противоестественные отношения. Врач являлся «начальством», был обязан говорить больному «ты», в ответ слышать нелепые «так точно», «никак нет», «рад стараться». Врача окружала ненужная, бессмысленная атмосфера того почтительного, специфически военного трепета, которая так портит офицеров и заставляет их
смотреть на солдат, как на низшие существа.
Неточные совпадения
Из вагона трезвыми и суровыми глазами
на поручика
смотрел солдат с русою бородкой.
В солдатских вагонах шло непрерывное пьянство. Где, как доставали
солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда от станции
солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим эшелонам публика молча и равнодушно
смотрела на них.
— А у нас что? — продолжал штабс-капитан. — Кто из нас знает, зачем война? Кто из нас воодушевлен? Только и разговоров, что о прогонах да о подъемных. Гонят нас всех, как баранов. Генералы наши то и знают, что ссорятся меж собою. Интендантство ворует.
Посмотрите на сапоги наших
солдат, — в два месяца совсем истрепались. А ведь принимало сапоги двадцать пять комиссий!
Из угла с злобною, сосредоточенною ненавистью
на меня
смотрели из-под шинели черные, блестящие глаза. Я подошел.
На койке у стены лежал
солдат с черною бородою и глубоко ввалившимися щеками.
Наша команда недоумевала. Как и мы, она испытывала то же сиротливое ощущение вынужденного бездельничества.
Солдаты ходили за околицу
смотреть на бой, жадно расспрашивали проезжих казаков, оживленно и взволнованно сообщали нам слухи о ходе боя.
Солдаты видели постоянно пирующих в их госпитале генералов и понимали, как бессмысленно ждать от них заступничества. И ходили они, — угрюмые, молчаливые, вечно какие-то взъерошенные, и
на них было тяжело
смотреть.
Солдат молчал и грустно
смотрел на генерала.
Невысокий человек медленно подвигался, опираясь
на плечо санитара и волоча левую ногу; он внимательно
смотрел вокруг исподлобья блестящими, черными глазами. Увидел мои офицерские погоны, вытянулся и приложил руку к козырьку, — ладонью вперед, как у нас козыряют играющие в
солдаты мальчики. Побледневшее лицо было покрыто слоем пыли, губы потрескались и запеклись, но глаза
смотрели бойко и быстро.
В углу
на нарах лежал раненный в бедро
солдат, которого я только что перевязал.
Смотрел он,
смотрел на японца;
смотрел, как тепло сверкало под водою его чистое, крепкое тело. Вдруг вздохнул, почесал в голове и решительно приподнялся.
Ехали мимо молодцеватые казаки, с лихо заломленными набекрень шапками, — смешно было
смотреть на эту молодцеватость. Стыдно было
смотреть на сверкающие в пыли штыки пехоты, такие теперь негрозные и жалкие. И жалкими, никому никогда нестрашными казались вяло бредущие, мешковатые
солдаты.
Мчалась тяжело нагруженная фура с красным крестом, бледный
солдат на козлах сек кнутом лошадей, и было странно
смотреть: он гнал их прямо
на крутой косогор и обязательно должен был опрокинуться.
Бледный казак с простреленною грудью трясся
на верху нагруженной двуколки, цепляясь слабеющими руками за веревки поверх брезента. Два
солдата несли
на носилках офицера с оторванною ногою.
Солдаты были угрюмы и
смотрели в землю. Офицер, с безумными от ужаса глазами, обращался ко всем встречным офицерам и врачам...
Здесь же были уже все три другие госпиталя нашего корпуса. Желтый и совершенно больной Султанов лежал в четырехконной повозке, предназначенной для сестер. Новицкая, с черными, запекшимися губами и пыльным лицом, сердито и звонко, как хозяйка-помещица, кричала
на солдат. Прохожие
солдаты с изумлением
смотрели на этого невиданного командира.
Китайцы загалдели, стали через нашего проводника-переводчика высчитывать, сколько у них
солдаты пожгли дров и каолиновой соломы, сколько взяли для лошадей чумизы. Наш хозяин ничего не говорил. Он только держал в руках пятирублевку и грустно, как будто стыдясь за Давыдова,
смотрел на него.
— Ну, а кабы опросил, разве бы кто сказал?.. У нас раз было
на опросе претензий. Спрашивает нас генерал: «Всем довольны?» — Так точно, ваше превосходительство! — «Пищу хорошую получаете?» — Так точно! — «Кофей сегодня все пили?» — Так точно! — Генерал
смотрит, смеется: — «Какой же это вы сегодня кофей пили?» Известное дело,
солдат на все: «так точно!» — больше ничего.
Солдат стоял и загадочно
смотрел на меня.
Он прошел сотни три шагов, потом в сумерках круто повернул к дороге и остановился под деревом у китайской могилы. Мы прошли мимо.
Солдат стоял и молча
смотрел на нас, потом пошел по дороге следом.
Поезд мчался по пустынным равнинам, занесенным снегом. В поезде было три классных вагона; их занимали офицеры. В остальных вагонах, теплушках, ехали
солдаты, возвращавшиеся в Россию одиночным порядком. Все
солдаты были пьяны.
На остановках они пели, гуляли по платформе, сидели в залах первого и второго класса.
На офицеров и не
смотрели. Если какой-нибудь
солдат по старой привычке отдавал честь, то было странно и необычно.
Среди
солдат была суетня и оживление. Мы вышли
на площадку. Все теснились и
смотрели вправо. Через полотно дороги чернела и медленно двигалась большая толпа.
Офицеры украдкою шмыгали мимо сидевших за столами
солдат, торопливо выпивали у стойки рюмку водки и исчезали.
На моих глазах пьяный ефрейтор, развалившись за столом, ругал русскими ругательствами стоявшего в пяти шагах коменданта станции. Комендант
смотрел в сторону и притворялся, что не слышит.
Неточные совпадения
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг
на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы
на выстрел —
смотрим:
на валу
солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое
на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец,
солдата, который хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко было
смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, —
на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как
солдаты, он
смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
— Разве? — шутливо и громко спросил Спивак, настраивая балалайку. Самгин заметил, что
солдаты смотрят на него недружелюбно, как
на человека, который мешает. И особенно пристально
смотрели двое: коренастый, толстогубый, большеглазый
солдат с подстриженными усами рыжего цвета, а рядом с ним прищурился и закусил губу человек в синей блузе с лицом еврейского типа. Коснувшись пальцем фуражки, Самгин пошел прочь, его проводил возглас:
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших
на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали
солдаты, человек десять,
на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и
смотрел в небо, там летала стая белых голубей.