Неточные совпадения
Голубые ясные глаза
смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и
на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от
солдата.
Остановленные пехотные
солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск,
смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь
на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами
солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием,
смотрели на скачущего мимо их курьера.
В одной роте обед был готов, и
солдаты с жадными лицами
смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему
на бревне против своего балагана.
С раннего утра, несмотря
на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных.
Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что-нибудь редкое, уж не
смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте,
на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении,
смотрели на своего командира, и то выражение, которое было
на его лице, неизменно отражалось
на их лицах.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно
смотрел и слушал, что́ происходило перед ним и вокруг него. Пехотный
солдат подошел к костру, присел
на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
Ростов не слушал
солдата. Он
смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был
на рыжей, уже другой, чем
на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись
на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза,
смотрел в него
на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою
солдата.
Действительно, другой француз, с ружьем на-перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, чтó ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших
солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то,
на чтó он
смотрел.
Почти в самом углу
на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритою седою бородой, старый
солдат и упорно
смотрел на Ростова.
Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не
смотрел на них: всё внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе
солдат и ополченцев, однообразно-жадно смотревших
на икону.
Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных
солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вперед, то влево, то вправо; но везде были
солдаты, с одинаково-озабоченными лицами, занятыми каким-то невидным, но очевидно важным делом. Все с одинаково-недовольно-вопросительным взглядом
смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
Войдя
на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею и с бессознательно-радостною улыбкой
смотрел на то, что̀ делалось вокруг него. Изредка Пьер всё с тою же улыбкой вставал и, стараясь не помешать
солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другою стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей.
Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились
на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы
посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно
посмотрел на него.
Не слушая офицеров,
солдаты стояли, опираясь
на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища,
смотрели на то, что́ делалось пред ними.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другою и лицо его было видно в свете огня,
солдаты молча
смотрели на него.
Он
смотрел на армянское семейство и двух французских
солдат, подошедших к армянам.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и пока принесли мешки, молча
смотрели вокруг себя, как
смотрит подбитый зверь
на подходящего охотника. Один всё крестился, другой чесал спину и делал губами движение подобное улыбке.
Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой всё, чтò было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный trésor. [сокровище.] Увидав обоз, загромождавший армию, Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своею опытностью войны, не велел сжечь все лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве; он
посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали
солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной
солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел
на своем месте, и выкатившимися от худобы глазами вопросительно
смотрел на не обращавших
на него внимания товарищей и не громко и равномерно стонал. Видимо не столько страдания — он был болен кровавым поносом — сколько страх и горе оставаться одному, заставляли его стонать.
Он отдал лошадей
солдату, мешавшему в котелке, и
на корточках присел у костра рядом с офицером с длинною шеей. Офицер этот, не спуская глаз,
смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени дорога впереди их безопасна от казаков.
Неточные совпадения
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг
на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы
на выстрел —
смотрим:
на валу
солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое
на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец,
солдата, который хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко было
смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, —
на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как
солдаты, он
смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
— Разве? — шутливо и громко спросил Спивак, настраивая балалайку. Самгин заметил, что
солдаты смотрят на него недружелюбно, как
на человека, который мешает. И особенно пристально
смотрели двое: коренастый, толстогубый, большеглазый
солдат с подстриженными усами рыжего цвета, а рядом с ним прищурился и закусил губу человек в синей блузе с лицом еврейского типа. Коснувшись пальцем фуражки, Самгин пошел прочь, его проводил возглас:
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших
на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали
солдаты, человек десять,
на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и
смотрел в небо, там летала стая белых голубей.