Неточные совпадения
Помощник дивизионного
врача посмотрел мою бумагу, пожал плечами. Пошел куда-то,
поговорил с каким-то другим
врачом, оба долго копались в списках.
Ехали с нами еще аптекарь, священник, два зауряд-чиновника и четыре сестры милосердия. Сестры были простые, мало интеллигентные девушки. Они
говорили «колидор», «милосливый государь», обиженно дулись на наши невинные шутки и сконфуженно смеялись на двусмысленные шутки главного
врача и смотрителя.
Отыскал я смотрителя. Он стоял у входа в барак с главным
врачом. Главный
врач только что воротился откуда-то и с оживленным, довольным лицом
говорил смотрителю...
— Ах-х, ты, с-сукин сын! — возмущенно
говорил главный
врач. — Арестовать его!
— Вон, старший
врач антилеристу грозится, под суд отдам, — заметил другой. — А нам что
говорил? Тащите,
говорит, ребята, что хотите, только чтобы я не видел. Почему же он нас не грозится под суд отдать?
В течение боя, как я уж
говорил, в каждом из бараков работало всего по четыре штатных ординатора. Кончился бой, схлынула волна раненых, — и из Харбина на помощь
врачам прибыло пятнадцать
врачей из резерва. Делать теперь им было решительно нечего.
В Мукдене уж очень много
говорили про овес главного
врача.
Давид Брук собирался вечером
поговорить с братом, но после обеда Иван уехал с главным
врачом в корпусное казначейство. Давид ужасно волновался, — вдруг Иван в дороге опять заговорит с главным
врачом о дележке.
— Ты знаешь, я в дороге
поговорил с главным
врачом, — объявил он брату.
Он беззаботно разговаривал с солдатом и исподтишка пристально следил за ним.
Говорил то громче, то тише, задавал неожиданные вопросы, со всех сторон подступал к нему, — насторожившийся, с предательски смотрящими глазами. У меня вдруг мелькнул вопрос: где я? В палате больных с
врачами, или в охранном отделении, среди жандармов и сыщиков?
Другая «особенность военно-медицинской службы» заключалась в том, что между
врачом и больным существовали самые противоестественные отношения.
Врач являлся «начальством», был обязан
говорить больному «ты», в ответ слышать нелепые «так точно», «никак нет», «рад стараться».
Врача окружала ненужная, бессмысленная атмосфера того почтительного, специфически военного трепета, которая так портит офицеров и заставляет их смотреть на солдат, как на низшие существа.
Выписку и перевод из госпиталя больных офицеров взял у нас на себя сам главный
врач. Он ужасно возмущался «трусостью и недобросовестностью» русских офицеров,
говорил...
— Душегуб! Чего нам тут стоять? Видишь, все уходят!.. Старшему-то
врачу хорошо
говорить, его в плен возьмут, а нас раньше плена всех перережут.
— Хороша у вас пара лошадок, —
говорил главный
врач, большой любитель лошадей.
На берегу реки, под откосом, лежал, понурив голову, отставший от гурта вол. У главного
врача разгорелись глаза. Он остановил обоз, спустился к реке, велел прирезать быка и взять с собой его мясо. Новый барыш ему рублей в сотню. Солдаты ворчали и
говорили...
Главный
врач притворялся, что не слышит ворчаний, тыкал пальцем в окровавленное легкое и
говорил...
Наутро мы собрались уезжать. Главного
врача обступили китайцы, у которых он брал фураж, дрова, у которых в фанзах ночевали нижние чины. Главный
врач, как будто занятый каким-то делом, нетерпеливо
говорил...
— Ничего вам больше не будет! Вот мошенники, а? — сердито
говорил главный
врач…
Мы пили чай у младших
врачей его госпиталя. И у них было, как почти везде: младшие
врачи с гадливым отвращением
говорили о своем главном
враче и держались с ним холодно-официально. Он был когда-то старшим
врачом полка, потом долго служил делопроизводителем при одном крупном военном госпитале и оттуда попал на войну в главные
врачи. Медицину давно перезабыл и живет только бумагою.
Врачи расхохотались, когда узнали, что Шанцер нашел излишним отдельное большое помещение для канцелярии.
История султановского госпиталя закончилась крупным скандалом. Однажды, собираясь ехать в гости к корпусному, д-р Султанов зашел к своим младшим
врачам выяснить какие-то недоразумения, которые постоянно возникали в их госпитале. Во время их объяснения старший ординатор Васильев,
говоря о Новицкой, назвал ее «сестра Новицкая».
Восьмого декабря мы, младшие
врачи госпиталя, получили бумагу. В ней объявлялось, что мы отчисляемся от госпиталя и командируемся в Россию в распоряжение московского военно-медицинского управления. Собственно
говоря, это было увольнение в запас. Но в таком случае нам должны бы были выдать прогонные деньги до места нашего призыва. Чтоб избежать этого, нас здесь не увольняли, а «командировали» в Россию.
Остроумная писательница, из последнего литературного этюда которой я выписал этот эпиграф, обрисовывает дело чрезвычайно верно. Когда летом 1892 года, в самом конце девятнадцатого века, появилась в нашей стране холера, немедленно же появилось и разномыслие, что надо делать. «
Врачи говорили, что надо убить запятую, а народ думал, что надо убить врачей».
Неточные совпадения
— Полно, — не спеша перебил его Базаров. —
Врачу непозволительно так
говорить. Все признаки заражения, ты сам знаешь.
— А знаете, — сказал он, усевшись в пролетку, — большинство задохнувшихся, растоптанных — из так называемой чистой публики… Городские и — молодежь. Да. Мне это один полицейский
врач сказал, родственник мой. Коллеги, медики, то же
говорят. Да я и сам видел. В борьбе за жизнь одолевают те, которые попроще. Действующие инстинктивно…
— Видеться можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас… А что насчет перевода ее в больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и
врач согласен. Только она сама не хочет,
говорит: «очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, — прибавил он.
И доктору Старцеву, Дмитрию Ионычу, когда он был только что назначен земским
врачом и поселился в Дялиже, в девяти верстах от С., тоже
говорили, что ему, как интеллигентному человеку, необходимо познакомиться с Туркиными.
Приехал становой с уездным
врачом, и Антося потрошили. По вскрытии оказалось, что Антось страшно избит и умер от перелома ребер…
Говорили, что парубки, недовольные его успехами на вечерницах и его победами, застигли его ночью где-то под тыном и «били дрючками». Но ни сам Антось и никто в деревне ни единым словом не обмолвился о предполагаемых виновниках.