Неточные совпадения
Каждый
день, каждая лекция несли с собою новые для меня «открытия»: я был поражен, узнав, что мясо,
то самое мясо, которое я ем
в виде бифштекса и котлет, и есть
те таинственные «мускулы», которые мне представлялись
в виде каких-то клубков сероватых нитей; я раньше думал, что из желудка твердая пища идет
в кишки, а жидкая —
в почки; мне казалось, что грудь при дыхании расширяется оттого, что
в нее какою-то непонятною силою вводится воздух; я знал о законах сохранения материи и энергии, но
в душе совершенно
не верил
в них.
Само здоровье наше — это
не спокойное состояние организма; при глотании, при дыхании
в нас ежеминутно проникают мириады бактерий, внутри нашего тела непрерывно образуются самые сильные яды; незаметно для нас все силы нашего организма ведут отчаянную борьбу с вредными веществами и влияниями, и мы никогда
не можем считать себя обеспеченными от
того, что, может быть, вот
в эту самую минуту сил организма
не хватило, и наше
дело проиграно.
Это все тоже было «нормально»!.. И
дело тут
не в том, что «цивилизация» сделала роды труднее:
в тяжелых муках женщины рожали всегда, и уж древний человек был поражен этой странностью и
не мог объяснить ее иначе, как проклятьем бога.
Но ведь и
тот больной с pemphigus’ом, которого я на
днях видел
в клинике, полгода назад тоже был совершенно здоров и
не ждал беды.
Какой из этого возможен выход, я решительно
не знаю; я знаю только, что медицина необходима, и иначе учиться нельзя, но я знаю также, что если бы нужда заставила мою жену или сестру очутиться
в положении
той больной у сифилидолога,
то я сказал бы, что мне нет
дела до медицинской школы и что нельзя так топтать личность человека только потому, что он беден.
Мне
то и
дело приходилось становиться
в тупик перед самыми простыми вещами, я
не знал и
не умел делать
того, что знает любая больничная сиделка.
У нас
в больнице долгое время каждое мое назначение, каждый диагноз строго контролировались старшим ординатором; где я ни работал, меня допускали к лечению больных, а
тем более к операциям, лишь убедившись на
деле, а
не на основании моего диплома, что я способен действовать самостоятельно.
У оперированной образовался дифтерит раны. Повязку приходилось менять два раза
в день, температура все время была около сорока.
В громадной гноящейся воронке раны трубка
не могла держаться плотно; приходилось туго тампонировать вокруг нее марлею, и
тем не менее трубка держалась плохо. Перевязки делал Стратонов.
Я ограничусь при этом одною лишь областью венерических болезней; несмотря на щекотливость предмета, мне приходится остановиться именно на этой области, потому что она особенно богата такого рода фактами:
дело в том, что венерические болезни составляют специальный удел людей и ни одна из них
не прививается животным; поэтому многие вопросы, которые
в других отраслях медицины решаются животными прививками,
в венерологии могут быть решены только прививкою людям.
Если опыты эти помогут раскрыть истину
в столь важном
деле,
то страданием нескольких лиц человечество еще
не очень дорого заплатит за истинно полезный и практический результат».
Даже там, где, как
в описанном случае, диагноз казался мне ясным, действительность
то и
дело опровергала меня; часто же я стоял перед больным
в полном недоумении: какие-то жалкие, ничего
не говорящие данные, — строй из них что-нибудь!
В тот день, когда было опубликовано факультетское заключение, труп Шпитцера был вытащен из Дуная: он
не вынес тяжести всеобщих осуждений и утопился.
Многое из
того, что мною рассказано
в предыдущих главах, может у людей, слепо верующих
в медицину, вызвать недоверие к ней. Я и сам пережил это недоверие. Но вот теперь, зная все, я все-таки с искренним чувством говорю: я верю
в медицину, — верю, хотя она во многом бессильна, во многом опасна, многого
не знает. И могу ли я
не верить, когда
то и
дело вижу, как она дает мне возможность спасать людей, как губят сами себя
те, кто отрицает ее?
«Я
не верю
в вашу медицину», — говорит дама. Во что же, собственно, она
не верит?
В то, что возможно
в два
дня «перервать» коклюш, или
в то, что при некоторых глазных болезнях своевременным применением атропина можно спасти человека от слепоты? Ни
в два
дня, ни
в три недели невозможно перервать коклюш, но несколькими каплями атропина можно сохранить человеку зрение, и
тот, кто
не «верит»
в это, подобен скептику,
не верящему, чтоб где-нибудь на свете мужики говорили по-французски.
Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по
тому, что мы видели
в университетских клиниках. Но
в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о
том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а
то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на
деле, было
не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Между
тем даже пыльную петербургскую улицу он видит лишь тогда, когда хозяин посылает его с товаром к заказчику; даже по праздникам он
не может размяться, потому что хозяин, чтобы мальчики
не баловались, запирает их на весь
день в мастерской…
Ко мне приходит прачка с экземою рук, ломовой извозчик с грыжею, прядильщик с чахоткою; я назначаю им мази, пелоты и порошки — и неверным голосом, сам стыдясь комедии, которую разыгрываю, говорю им, что главное условие для выздоровления — это
то, чтобы прачка
не мочила себе рук, ломовой извозчик
не поднимал тяжестей, а прядильщик избегал пыльных помещений. Они
в ответ вздыхают, благодарят за мази и порошки и объясняют, что
дела своего бросить
не могут, потому что им нужно есть.
Все яснее и неопровержимее для меня становилось одно: медицина
не может делать ничего иного, как только указывать на
те условия, при которых единственно возможно здоровье и излечение людей; но врач, — если он врач, а
не чиновник врачебного
дела, — должен прежде всего бороться за устранение
тех условий, которые делают его деятельность бессмысленною и бесплодною; он должен быть общественным деятелем
в самом широком смысле слова, он должен
не только указывать, он должен бороться и искать путей, как провести свои указания
в жизнь.
—
Не стану я принимать его глупых лекарств! — воскликнула она и, выхватив рецепт, разорвала его
в клочки. Я
не протестовал; у меня
в душе было
то же чувство, и всякая вера пропала
в лечение, назначенное этим равнодушным, самодовольным человеком, которому так мало
дела до чужого горя.
После него осталась вдова, дети; ни до них, ни до него никому нет
дела. Город за окнами шумел равнодушно и суетливо, и, казалось, устели он все улицы трупами, — он будет жить все
тою же хлопотливою, сосредоточенною
в себе жизнью,
не отличая взглядом трупов от камней мостовой…
Дело не в боязни врачей перед глушью, —
дело просто
в том, что деревня безысходно бедна и
не в состоянии оплачивать труд врача.
В утреннем тумане передо мной тянулся громадный город; высокие здания, мрачные и тихие, теснились друг к другу, и каждое из них как будто глубоко ушло
в свою отдельную, угрюмую думу. Вот оно, это грозное чудовище! Оно требует от меня всех моих сил, всего здоровья, жизни, — и
в то же время страшно, до чего ему нет
дела до меня!.. И я должен ему покоряться, — ему, которое берет у меня все и взамен
не дает ничего!
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
А отчего? — оттого, что
делом не занимается: вместо
того чтобы
в должность, а он идет гулять по прешпекту,
в картишки играет.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти
дела не так делаются
в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как
в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…»
В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».