Неточные совпадения
Среди прекрасного
мира — человек. Из души его тянутся живые корни в окружающую жизнь, раскидываются в ней и тесно сплетаются в
ощущении непрерывного, целостного единства.
Оленин лежит в лесу. Его охватывает чувство счастья,
ощущение единства со всем окружающим; в сердце вскипает любовь ко всему
миру. Это сложное чувство он разлагает умом и анализирует, старается уложить в форму, в которую оно совершенно неспособно уложиться.
Смотрит на ту же жизнь живой, — и взгляд его проникает насквозь, и все существо горит любовью. На живой душе Толстого мы видим, как чудесно и неузнаваемо преображается при этом
мир. Простое и понятное становится таинственным, в разрозненном и мелком начинает чуяться что-то единое и огромное; плоская жизнь вдруг бездонно углубляется, уходит своими далями в бесконечность. И стоит душа перед жизнью, охваченная
ощущением глубокой, таинственной и священной ее значительности.
Голое воспоминание о пережитом
ощущении единства с Первосущим не в силах нейтрализовать страданий человека в
мире явлений.
Но есть одно, что тесно роднит между собою все такие переживания. Это, как уже было указано, «безумствование», «исхождение из себя», экстаз, соединенный с
ощущением огромной полноты и силы жизни. А чем вызван этот экстаз — дело второстепенное. В винном ли опьянении, в безумном ли кружении радетельной пляски, в упоении ли черною скорбью трагедии, в молитвенном ли самозабвении отрешившегося от
мира аскета — везде равно присутствует Дионис, везде равно несет он человеку таинственное свое вино.
Из безмерных мук, из отчаяния и слез, из
ощущения растерзанной и разъединенной жизни рождается радостное познание бога и его откровений, познание высшего единства
мира, просветленное примирение с жизнью.
Каким же образом дионисические переживания одолевают в человеке
ощущение темноты и растерзанности
мира, каким образом спасают человека для жизни?
Только он способен осиять душу
ощущением единства с людьми и
миром, только он укажет, почему именно человек «должен быть» нравственным, и какая разница между зверскою, сладострастною шуткою и подвигом в пользу человечества.
В основе русского нигилизма, взятого в чистоте и глубине, лежит православное мироотрицание,
ощущение мира лежащим во зле, признание греховности всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли.
Неточные совпадения
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем
мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез
ощущение, ибо нет и специального органа для передачи этого понятия.
«Одиночество. Один во всем
мире. Затискан в какое-то идиотское логовище. Один в
мире образно и линейно оформленных
ощущений моих, в
мире злой игры мысли моей. Леонид Андреев — прав: быть может, мысль — болезнь материи…»
Немецкая монистическая организация, немецкий порядок не допускают апокалиптических переживаний, не терпят
ощущений наступления конца старого
мира, они закрепляют этот
мир в плохой бесконечности.
Это замечательное описание дает
ощущение прикосновения если не к «тайне
мира и истории», как претендует Розанов, то к какой-то тайне русской истории и русской души.
Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное
ощущение живой связи нашей с
миром иным, с
миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в
мирах иных.