Неточные совпадения
Алеша заключает, что
для Ивана половина дела его уже сделана. Но он глубоко заблуждается, дело жизни
для Ивана и не начиналось, — вернее, давно уже кончилось. Свою «жажду жизни, несмотря ни на что», Иван сам готов признать «неприличною».
Жить дольше тридцати лет он не хочет: «до семидесяти подло, лучше до тридцати: можно сохранить «оттенок благородства»,
себя надувая».
Для Достоевского же нет добродетели, если нет бессмертия; только убить
себя остается, если нет бессмертия; невозможно
жить и дышать, если нет бессмертия. На что нужен был бы Достоевскому бог, если бы предприятие александрийской женщины удалось? Знаменательная черточка:
для Достоевского понятия «бог» и «личное бессмертие человека» неразрывно связаны между
собою,
для него это простые синонимы. Между тем связь эта вовсе ведь не обязательна.
Жизнь теряет
для Левина всякий смысл. Его тянет к самоубийству. Но рядом с этим наблюдается одно чрезвычайно странное явление. «Когда Левин думал о том, что он такое и
для чего он
живет, он не находил ответа и приходил в отчаяние; но когда он переставал спрашивать
себя об этом, он как будто знал, и что он такое, и
для чего
живет, потому что твердо и определенно действовал и
жил; даже в это последнее время он гораздо тверже и определеннее
жил, чем прежде».
«Счастье вот что, — сказал он сам
себе, — счастье в том, чтобы
жить для других.
С Варенькою она помирилась. «Но
для Кити изменился весь тот мир, в котором она
жила. Она не отреклась от всего того, что узнала, но поняла, что она
себя обманывала, думая, что может быть тем, чем хотела быть. Она как будто очнулась… и ей поскорее захотелось на свежий воздух».
Эту мертвенную слепоту к жизни мы видели у Достоевского. Жизненный инстинкт спит в нем глубоким, летаргическим сном. Какое может быть разумное основание
для человека
жить, любить, действовать, переносить ужасы мира? Разумного основания нет, и жизнь теряет внутреннюю, из
себя идущую ценность.
Зачем
для другого, когда и
для себя жить не хочется?»
Но в таком случае: чем же отличается человек от зверя? Только зверь свободно
живет из
себя, только зверь не ведает никакого долга, никаких дум о добре и смысле жизни. Не является ли
для Толстого идеалом именно зверь — прекрасный, свободный, цельно живущий древний зверь?
«Кити теперь ясно сознавала зарождение в
себе нового чувства любви к будущему, отчасти
для нее уже настоящему ребенку и с наслаждением прислушивалась к этому чувству. Он теперь уж не был вполне частью ее, а иногда
жил и своею, не зависимою от нее жизнью. Часто ей бывало больно от этого, но вместе с тем хотелось смеяться от странной новой радости».
Упав на колени перед постелью, он держал перед губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем там, в ногах постели, в ловких руках Лизаветы Прокофьевны, как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью
для себя, будет
жить и плодить
себе подобных.
Она
живет в связи с Тушкевичем, заигрывает с Облонским, пытается заманить его к
себе, чтобы отдаться ему, — и никакой из этого гибели
для нее не получается.
«Чем больше он вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Все, всех любить, всегда жертвовать
собой для любви значило — никого не любить, значило — не
жить этою земною жизнью. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни».
Начинает Пьер с тех же вопросов, которыми мучается князь Андрей. «Что дурно? Что хорошо?..
Для чего
жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем? — спрашивал он
себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного не логического ответа вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь — все кончится». Смерть все кончит и должна прийти нынче или завтра, — все равно через мгновение, в сравнении с вечностью».
Дети? В Петербурге дети не мешали жить отцам. Дети воспитывались в заведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве — Львов, например, — дикого понятия, что детям всю роскошь жизни, а родителям один труд и заботы. Здесь понимали, что человек обязан
жить для себя, как должен жить образованный человек.
— Большевики — это люди, которые желают бежать на сто верст впереди истории, — так разумные люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это люди, которые не хотят революции, они
живут для себя, а никто не хочет революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно сделать немножко революции, он даст немножко денег и говорит: «Пожалуйста, сделайте мне революцию… на сорок пять рублей!»
— Бесспорно, что жаль, но приходить в такое отчаяние, что свою жизнь возненавидеть, — странно, и я думаю, что вы еще должны
жить для себя и для других, — начала было она неторопливо и наставническим тоном, но потом вдруг переменила на скороговорку. — Утрите, по крайней мере, слезы!.. Я слышу, Сусанна идет!..
Неточные совпадения
Когда Левин думал о том, что он такое и
для чего он
живет, он не находил ответа и приходил в отчаянье; но когда он переставал спрашивать
себя об этом, он как будто знал и что он такое и
для чего он
живет, потому что твердо и определенно действовал и
жил; даже в это последнее время он гораздо тверже и определеннее
жил, чем прежде.
Он отгонял от
себя эти мысли, он старался убеждать
себя, что он
живет не
для здешней временной жизни, а
для вечной, что в душе его находится мир и любовь.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про
себя, что,
для того чтобы чувствовать
себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно
жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять
себе роскоши.
В сентябре Левин переехал в Москву
для родов Кити. Он уже
жил без дела целый месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в вопросе предстоящих выборов, собрался ехать на выборы. Он звал с
собою и брата, у которого был шар по Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное
для сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег выкупа.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит,
для которой хотел погибнуть и погубить
себя и которая не может
жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими
жилами, которые медленно потирали одна другую.