Неточные совпадения
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на
себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив
себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой
жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал
для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Он перешел в столовую, выпил чаю, одиноко посидел там, любуясь, как легко растут новые мысли, затем пошел гулять и незаметно
для себя очутился у подъезда дома, где
жила Нехаева.
Внезапно, но твердо он решил перевестись в один из провинциальных университетов, где
живут, наверное, тише и проще. Нужно было развязаться с Нехаевой. С нею он чувствовал
себя богачом, который, давая щедрую милостыню нищей, презирает нищую. Предлогом
для внезапного отъезда было письмо матери, извещавшей его, что она нездорова.
— Знакома я с ним шесть лет,
живу второй год, но вижу редко, потому что он все прыгает во все стороны от меня. Влетит, как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра я в Херсон еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые мои, — ужасно нелепо и даже горестно в нашей деревне по-французски говорить, а — хочется! Вероятно,
для углубления нелепости хочется, а может,
для того, чтоб напомнить
себе о другом, о другой жизни.
С той поры он почти сорок лет
жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное
для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
Четырех дней было достаточно
для того, чтоб Самгин почувствовал
себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело
жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
«И все-таки приходится
жить для того, чтоб такие вот люди что-то значили», — неожиданно
для себя подумал Самгин, и от этого ему стало еще холодней и скучней.
В этом настроении не было места
для Никоновой, и недели две он вспоминал о ней лишь мельком, в пустые минуты, а потом, незаметно, выросло желание видеть ее. Но он не знал, где она
живет, и упрекнул
себя за то, что не спросил ее об этом.
«Сыты», — иронически подумал он, уходя в кабинет свой, лег на диван и задумался: да, эти люди отгородили
себя от действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью смотреть через ужас реальных фактов в какой-то иной ужас, может быть, только воображаемый ими, выдуманный
для того, чтоб удобнее
жить.
Потом он думал еще о многом мелочном, — думал
для того, чтоб не искать ответа на вопрос: что мешает ему
жить так, как
живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает не только боязнь потерять
себя среди людей, в ничтожестве которых он не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и
для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о том, как старичок стучал камнем в стену дома, где
жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал о нем.
Давно уже и незаметно
для себя он сделал из опыта своего, из прочитанных им романов умозаключение, не лестное
для женщин: везде, кроме спальни, они мешают
жить, да и в спальне приятны ненадолго.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее
для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой
живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Для того чтоб согласиться с этими мыслями, Самгину не нужно было особенно утруждать
себя. Мысли эти давно сами
собою пришли к нему и
жили в нем, не требуя оформления словами. Самгина возмутил оратор, — он грубо обнажил и обесцветил эти мысли, «выработанные разумом истории».
— Германия не допустит революции, она не возьмет примером
себе вашу несчастную Россию. Германия сама пример
для всей Европы. Наш кайзер гениален, как Фридрих Великий, он — император, какого давно ждала история. Мой муж Мориц Бальц всегда внушал мне: «Лизбет, ты должна благодарить бога за то, что
живешь при императоре, который поставит всю Европу на колени пред немцами…»
— Вообще — скучновато. Идет уборка после домашнего праздника, людишки переживают похмелье, чистятся, все хорошенькое, что вытащили
для праздника из нутра своего, — прячут смущенно. Догадались, что вчера вели
себя несоответственно званию и положению. А начальство все старается о упокоении, вешает злодеев. Погодило бы душить, они сами выдохнутся. Вообще,
живя в провинции, представляешь
себе центральных людей… ну, богаче, что ли, с начинкой более интересной…
Европейцы не беседуют между
собой на темы наши, они уже благоустроены: пьют, едят, любят, утилизируют наше сырье, хлебец наш кушают,
живут себе помаленьку, а
для разговора выбирают в парламенты соседей своих, которые почестолюбивее, поглупее.
«
Для дикарей и полудикарей, на деньги которых он
живет и украшается», — напомнил он
себе недавнее свое отношение к Парижу.
Но тяжелая туша Бердникова явилась в игре Самгина медведем сказки о том, как маленькие зверки поселились
для дружеской жизни в черепе лошади, но пришел медведь, спросил — кто там, в черепе,
живет? — и, когда зверки назвали
себя, он сказал: «А я всех вас давишь», сел на череп и раздавил его вместе с жителями.
«И
для споров с самим
собою», — добавил Самгин, механически продолжая спор. «Неверно: в Париже интереснее, приятнее
жить, чем в Петербурге…»
Классовый идиотизм буржуазии выражается, между прочим, в том, что капитал не заинтересован в развитии культуры, фабрикант создает товар, но нимало не заботится о культурном воспитании потребителя товаров у
себя дома,
для него идеальный потребитель —
живет в колониях…
Неточные совпадения
Когда Левин думал о том, что он такое и
для чего он
живет, он не находил ответа и приходил в отчаянье; но когда он переставал спрашивать
себя об этом, он как будто знал и что он такое и
для чего он
живет, потому что твердо и определенно действовал и
жил; даже в это последнее время он гораздо тверже и определеннее
жил, чем прежде.
Он отгонял от
себя эти мысли, он старался убеждать
себя, что он
живет не
для здешней временной жизни, а
для вечной, что в душе его находится мир и любовь.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про
себя, что,
для того чтобы чувствовать
себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно
жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять
себе роскоши.
В сентябре Левин переехал в Москву
для родов Кити. Он уже
жил без дела целый месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в вопросе предстоящих выборов, собрался ехать на выборы. Он звал с
собою и брата, у которого был шар по Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное
для сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег выкупа.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит,
для которой хотел погибнуть и погубить
себя и которая не может
жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими
жилами, которые медленно потирали одна другую.