Неточные совпадения
Кириллов в «Бесах» «не склонен встречаться с
людьми и мало с
людьми говорит». В убогом своем флигельке все ночи до рассвета он ходит, пьет чай и
думает. Одиноко и загадочно проходит сквозь жизнь никому не понятный Николай Ставрогин. Одиноко сидит и
думает в отцовском доме Иван Карамазов.
Поистине,
человек — это прирожденный дьявол. «Сатана sum et nihil humanum a me alienum puto», — заявляет черт Ивану Карамазову. Я — сатана, и ничто человеческое мне не чуждо. Говорит он это по поводу полученного им ревматизма. Но не только подверженность ревматизму, — в
человеке вообще нет ничего, что было бы чуждо дьяволу. «Я
думаю, — говорит Иван, — что, если дьявол не существует, и, стало быть, создал его
человек, то создал он его по своему образу и подобию».
И с усмешкою дьявола он
думает: «А любопытно, неужели в эти будущие пятнадцать — двадцать лет так уже смирится душа моя, что с благоговением буду хныкать пред
людьми, называя себя ко всякому слову разбойником?.. Каким же процессом может это произойти? И зачем, зачем же жить после этого?»
И неужели ты
думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: вошь ли
человек? — то, стало быть, уж не вошь
человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет…
Герои Достоевского не «новые
люди». Мы видели, мысль о смерти пробуждает в них тяжелый, мистический ужас; они не могут без содрогания
думать «об этом мраке». Если нет личного бессмертия, то жизнь
человека превращается в непрерывное, сосредоточенное ожидание смертной казни.
«В эти пять секунд, — говорит Кириллов, — я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит. Я
думаю,
человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута?»
— А ты как
думал? Ты
думал, он дурак, зверь-то? Нет, он умней
человека, даром, что свинья называется. Он все знает. Хоть то в пример возьми:
человек по следу пройдет, не заметит, а свинья как наткнется на твой след, так сейчас отдует и прочь; значит, ум в ней есть, что ты свою вонь не чувствуешь, а она слышит… Она свинья, а все она не хуже тебя: такая же тварь божия. Эх-ма! Глуп
человек, глуп, глуп
человек!»
Что-то знает в этой таинственной области дядя Ерошка. «Он удивился, почему русские все просты, и отчего они ничего не знают, а все ученые». Русские господа не знают, а зверь знает. «Ты
думал, он дурак, зверь-то? Нет, он умней
человека. Он все знает… Глуп
человек, глуп, глуп
человек!..»
И вот этим-то
людям мне хотелось сказать:
подумайте о себе, о своей жизни, о том, на что вы тратите данные вам богом духовные силы.
«Христос говорит, что есть верный мирской расчет не заботиться о жизни мира… Он учит тому, как нам избавиться от наших несчастий и жить счастливо… Христос учит
людей не делать глупостей… Христос и не
думает призывать нас к жертве, он, напротив, учит нас не делать того, что хуже, а делать то, что лучше для нас здесь в этой жизни».
Человек совсем еще как будто не
думает о теле, даже сама мысль о нем оскорбительна.
Как же у
людей хватает совести жить и
думать о жизни перед лицом совершающейся величайшей мировой катастрофы?
О будущей жизни он тоже никогда не
думал, в глубине души неся то унаследованное им от предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что, как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы в другую, — навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, желудь в дуб, — так и
человек не уничтожается, но только изменяется.
«Да, мне открылось новое счастье, неотъемлемое от
человека, —
думал он.
Человек он грешный,
думает только о плотских удовольствиях; но чувствуется, что для художника он гораздо ближе и приемлемее, чем, например, самоотверженная Варенька или умный, корректный Кознышев.
У Стивы — «чрезвычайная снисходительность к
людям, основанная на сознании своих недостатков». Он «совершенно ровно и одинаково относился ко всем
людям, какого бы состояния и звания они ни были». «Море добродушного веселья всегда волновалось в душе Степана Аркадьевича». Неприятности и недоразумения скатываются с его души, не проникая вглубь, как вода с куска сливочного масла. «Все
люди, все человеки, как и мы грешные: из чего злиться и ссориться?» —
думает он.
Он видит, как
люди устраивают себе внешне красивую, легкую, беструдовую жизнь, и видит, как миллионы других
людей принуждаются работать за них и на них, отрывая себя от всех радостей жизни. И
люди, ослепленные привычкою, не замечают этой преступной нелепицы,
думают, что иначе и не может быть.
Не уйти никуда от несчётных скорбей:
Ходит всюду болезнь,
люди в страхе немом,
О спасенье не
думая, гибнут.
Благодатных плодов не приносит земля,
Жены в муках кричат и не могут родить…
Раздаются мрачные
Песни похоронные.
Ты приди, помилуй нас,
Защити от гибели,
О, Тучегонителя
Золотая дочь!
Смири, смири, титан могучий,
Свой гордый дух и богу покорись!..
Довольно ты заботился о
людях, —
И о себе
подумай!
Это отмечено точно и верно. Свершилось «чудо», спустился на
человека Дионис, — и одним мигом достигнуто все:
человек стал сверхчеловеком, больше — стал богом. Как Кириллов Достоевского, он скажет: «В эти пять секунд я проживаю жизнь, и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит. Я
думаю,
человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута?»
Но только клоун
думает: через
человека можно также и перепрыгнуть».
«Нет, те
люди не так сделаны, — с завистью
думает он. — Настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона
людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, а стало быть, все разрешается. Нет, на этаких
людях, видно, не тело, а бронза!»
Вот живые
люди, цельно принимаемые душою Толстого: Платон Каратаев верит в православного бога, Хаджи-Мурат — в Аллаха; дядя Ерошка, хотя в бога и верит, но
думает: «Сдохнешь, — трава вырастет на могиле, вот и все...
И тотчас же звери покинули его и отошли прочь. Мудрый зверь остался один. Не пришлось ему сыграть среди зверей роли, которую сыграл смешной
человек Достоевского среди блаженных
людей планеты-двойника. И
подумал мудрый зверь...
Наши мысли о жизни, наши нахождения тайно и незаметно для нас определяются чем-то, лежащим вне нашего сознания. Сознательное «я»
думает, ищет, обретает дорогу, победительно вступает на нее — и не подозревает, что его все время толкал именно в этом направлении его неучитываемый «Сам», великий разум его тела.
Человек смотрит на мир,
думает, что можно верить своим глазам…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я
думаю, еще ни один
человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Я сам, матушка, порядочный
человек. Однако ж, право, как
подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит
человек! В жисть не был в присутствии такой важной персоны, чуть не умер со страху. Как вы
думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, —
думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я
человек простой».